Читать каторга пикуль полностью. О книге «Каторга» Валентин Пикуль

Я свободен, и в этом – мое великое счастье…

Никто не принуждает автора выбирать себе героя – хорошего или плохого. Автор вправе сам сложить его, как мозаику, из красочных частиц добра и зла. На этот раз меня увлекает даже не герой, а то страшное переходное время, в котором он устраивал свое бытие, наполненное страданиями и радостями, внезапной любовью и звериной ненавистью.

Наверное, герой понадобился мне именно таким, каким однажды явился предо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решетки тюрем своими желтыми глазами, то пугал меня, то очаровывал…

Порою мне хотелось спросить его:

– Кто ты? Откуда пришел? И куда уводишь меня?

Но сначала нам придется побывать в Лодзи.

Это был «привислянский Манчестер», столица ткацкого дела, ниток, текстиля и тесемок, где в удушливой паутине фабричной пряжи люди часто болели и очень рано умирали. Недаром в пивницах Лодзи любили поминать мертвых:

Эх, пойду я к дедам в гости,

Жбанчик водки на погосте

Выпью, где лежат их кости,

И – поплачу там…

Лодзь входила в XX век как самый богатый и самый грязный город Российской империи: фабрики отравляли людей дымом и копотью, они изгадили воду в реках и окрестных озерах. Трудовой люд копошился в окраинных трущобах, где не было даже зачатков канализации, перед будками уборных выстраивались по вечерам дрожащие от холода очереди. Зато в этом городе сказочно богатели текстильные короли, а на Петроковской до утра шумели кафе-шантаны с доступными женщинами, полураздетые красотки брали по сотне рублей только за интимную беседу с клиентом. Здесь же, на Петроковской, в царстве золота и пороков, неслыханных прибылей и расточительства, высились монолитные форты банков, в которых размещали свои фонды капиталисты Варшавы, Берлина и Петербурга…

Стачки лодзинских ткачей уже вошли в историю революционной борьбы – как самые кровавые, полиция Царства Польского жестоко усмиряла бастующих. В подполье работала «Польская социалистическая партия» (ППС), к центру которой примыкал тогда и Юзеф Пилсудский, будущий диктатор Польши, который силился разорвать революционные связи русских и поляков. На самой грани нашего столетия в ППС появилось левацкое крыло «молодых», заявивших о себе отважными «боевками», где все решала пальба из браунингов, дерзкие экспроприации (сейчас таких людей называли бы «экстремистами»).

Был холодный ветреный день, домовые водостоки низвергали на панели буруны дождевой воды. В цукерне пани Владковской почти на весь день задержался молодой человек. Под вечер он щедро расплатился с лакеем и, еще раз глянув в окно, в котором виднелась громадина Коммерческого банка, вышел на Петроковскую – под шумный ливень. Раскрыв над собою зонтик, он проследовал в соседнюю цирюльню пана Цезаря Гавенчика, где был телефон. Приглушенным голосом им было сказано:

– Инженер? Это я, Злубый… где Вацек?

– Ушел, – донеслось в ответ. – Я тут с Глогером.

– Так передай им, что я с утра не вылезал из цукерни. Но, кроме городового у входа, не заметил даже наружных филеров. А что ждет нас в банке – никто не знает.

– Хорошо, – отозвался Инженер. – Я надеюсь, все будет в порядке, а Вацека я успокою. Итак, до завтра.

Покинув цирюльню, Злубый исчез во мраке кривых переулков, изображая крепко подгулявшего конторщика:

Ты лейся, песня удалая.

Лети, кручина злая, прочь…

В полдень следующего дня, когда ливень загнал городового в подворотню, возле Коммерческого банка остановились четыре коляски. Среди боевиков выделялся респектабельный господин лет тридцати, отлично выбритый – как актер перед генеральной репетицией. В руке он держал объемистый саквояж. Это был член «боевки», имевший подпольную кличку «Инженер».

– Все зависит от тебя, – шепнул ему Вацек, – и пан Юзеф обещал отсыпать тебе тысячу злотых в награду. Если кассир сам не откроет сейф, предстоит поковыряться! Мы будем удерживать банк, пока ты не возьмешь главную кассу.

Инженер встряхнул саквояжем, в котором железно брякнули слесарные инструменты. Он спокойно сказал:

– Не первый раз! Если не нарвусь на замок Манлихера, то с меллеровскими защелками управлюсь быстро…

У каждого боевика было по два браунинга, по четыре пачки патронов. Главные ценности банка хранились в сейфе секретной кассы, куда обязан проникнуть Инженер, а «боевка» тем временем возьмет выручку с общего зала. Не спеша поднимались по лестнице, внешне чуждые один другому. Швейцар все-таки насторожился:

– Вы, панове, зачем и к кому идете?

Вацек показал ему поддельный вексель:

– Получить бы кое-что с вашего банка…

Боевики проникли в общий зал, где публики было человек сорок, не больше. Они заняли места в очередях к кассирам, ожидая сигнала от Вацека. Следом за ними, позвонив куда-то по телефону, вошел в зал швейцар, и только тут Вацек понял, что он из внутренней охраны Коммерческого банка.

– Позвольте ваш вексель, – сказал он Вацеку.

– Получи! – выкрикнул тот, стреляя.

Старая еврейка метнулась к дверям – с воплем:

– Ой-ой, газлуним гвалт… воры пришли!

В дверях банка Глогер всех убегавших сажал на диван. Городовой, появясь с улицы, был убит его метким выстрелом.

– Всем посторонним лечь на пол! – орал Вацек.

Злубый, размахивая браунингом, звал его:

– Берем что есть, и пора отрываться.

– Не забывай об Инженере, который драконит сейф…

Со стороны директорских кабинетов вдруг разом откинулись окошки в дверях, как иллюминаторы в борту корабля. Оттуда выставились руки в ослепительных манжетах, украшенные пересверком драгоценных перстней. В этих изнеженных руках оказались револьверы – директора банка отстреливались!

– Ах, ах, ах, – трижды произнес Злубый, падая…

– Бей по дирекции! – не растерялся Вацек.

Но если боевики стреляли отлично, то служащие банка палили наугад, поражая публику. Началась паника. Люди, уже израненные, падали в очереди у касс, заползали под столы и стулья.

Банк наполнился криками, стонами, грохотом.

Вацек вложил в браунинг уже третью обойму.

– Глогер! – позвал он помощника. – Я прикрою ребят, а ты беги в кассу… поторопи Инженера, чтобы не копался! Напомни, что коляска ждет его на Вульчанской, а встречаемся, как всегда, на Контной – за костелом святого Яцека…

Глогер с разбегу споткнулся о мертвого кассира. Перед громадным сейфом стоял Инженер, почти невозмутимый. На стуле были разложены его инструменты, а свой элегантный пиджак он повесил на спинку стула. Глогер осатанел:

– Чего ты здесь ковыряешься? Нельзя ли скорее? Злубый уже истекает кровью, а Вацек давно с пулей в ноге.

– Держитесь, – с улыбкой отвечал Инженер и поправил на голове котелок. – Мне попался «меллер», но страховые «цугалтунги» держат замок крепко, как собака мозговую кость.

– Твоя коляска на Вульчанской, – напомнил Глогер.

– До встречи на Контной, – отвечал Инженер, и сейф тихо растворил перед ним свое нутро, набитое золотом.

Глогер вернулся в общий зал банка, где мертвые лежали уже навалом, а через окошки директорских кабинетов продолжали сыпаться пули. Вацек едва заметил Глогера:

– Ну, что? Взял он сейф?

– Тогда отходим. Берем Злубого… тащи!

Валентин Пикуль

Часть первая

Негативы

Издалека вели сюда -

Кого приказ,

Кого заслуга,

Кого мечта,

Кого беда…

Ал. Твардовский

Заочно приговорен к смерти

Пролог первой части

Я свободен, и в этом – мое великое счастье…

Никто не принуждает автора выбирать себе героя – хорошего или плохого. Автор вправе сам сложить его, как мозаику, из красочных частиц добра и зла. На этот раз меня увлекает даже не герой, а то страшное переходное время, в котором он устраивал свое бытие, наполненное страданиями и радостями, внезапной любовью и звериной ненавистью.

Наверное, герой понадобился мне именно таким, каким однажды явился предо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решетки тюрем своими желтыми глазами, то пугал меня, то очаровывал…

Порою мне хотелось спросить его:

– Кто ты? Откуда пришел? И куда уводишь меня?

Но сначала нам придется побывать в Лодзи.

Это был «привислянский Манчестер», столица ткацкого дела, ниток, текстиля и тесемок, где в удушливой паутине фабричной пряжи люди часто болели и очень рано умирали. Недаром в пивницах Лодзи любили поминать мертвых:

Эх, пойду я к дедам в гости, Жбанчик водки на погосте Выпью, где лежат их кости, И – поплачу там…

Лодзь входила в XX век как самый богатый и самый грязный город Российской империи: фабрики отравляли людей дымом и копотью, они изгадили воду в реках и окрестных озерах. Трудовой люд копошился в окраинных трущобах, где не было даже зачатков канализации, перед будками уборных выстраивались по вечерам дрожащие от холода очереди. Зато в этом городе сказочно богатели текстильные короли, а на Петроковской до утра шумели кафе-шантаны с доступными женщинами, полураздетые красотки брали по сотне рублей только за интимную беседу с клиентом. Здесь же, на Петроковской, в царстве золота и пороков, неслыханных прибылей и расточительства, высились монолитные форты банков, в которых размещали свои фонды капиталисты Варшавы, Берлина и Петербурга…

Стачки лодзинских ткачей уже вошли в историю революционной борьбы – как самые кровавые, полиция Царства Польского жестоко усмиряла бастующих. В подполье работала «Польская социалистическая партия» (ППС), к центру которой примыкал тогда и Юзеф Пилсудский, будущий диктатор Польши, который силился разорвать революционные связи русских и поляков. На самой грани нашего столетия в ППС появилось левацкое крыло «молодых», заявивших о себе отважными «боевками», где все решала пальба из браунингов, дерзкие экспроприации (сейчас таких людей называли бы «экстремистами»).

Был холодный ветреный день, домовые водостоки низвергали на панели буруны дождевой воды. В цукерне пани Владковской почти на весь день задержался молодой человек. Под вечер он щедро расплатился с лакеем и, еще раз глянув в окно, в котором виднелась громадина Коммерческого банка, вышел на Петроковскую – под шумный ливень. Раскрыв над собою зонтик, он проследовал в соседнюю цирюльню пана Цезаря Гавенчика, где был телефон. Приглушенным голосом им было сказано:

– Инженер? Это я, Злубый… где Вацек?

– Ушел, – донеслось в ответ. – Я тут с Глогером.

– Так передай им, что я с утра не вылезал из цукерни. Но, кроме городового у входа, не заметил даже наружных филеров. А что ждет нас в банке – никто не знает.

– Хорошо, – отозвался Инженер. – Я надеюсь, все будет в порядке, а Вацека я успокою. Итак, до завтра.

Покинув цирюльню, Злубый исчез во мраке кривых переулков, изображая крепко подгулявшего конторщика:

Ты лейся, песня удалая.

Лети, кручина злая, прочь…

В полдень следующего дня, когда ливень загнал городового в подворотню, возле Коммерческого банка остановились четыре коляски. Среди боевиков выделялся респектабельный господин лет тридцати, отлично выбритый – как актер перед генеральной репетицией. В руке он держал объемистый саквояж. Это был член «боевки», имевший подпольную кличку «Инженер».

– Все зависит от тебя, – шепнул ему Вацек, – и пан Юзеф обещал отсыпать тебе тысячу злотых в награду. Если кассир сам не откроет сейф, предстоит поковыряться! Мы будем удерживать банк, пока ты не возьмешь главную кассу.

Инженер встряхнул саквояжем, в котором железно брякнули слесарные инструменты. Он спокойно сказал:

– Не первый раз! Если не нарвусь на замок Манлихера, то с меллеровскими защелками управлюсь быстро…

У каждого боевика было по два браунинга, по четыре пачки патронов. Главные ценности банка хранились в сейфе секретной кассы, куда обязан проникнуть Инженер, а «боевка» тем временем возьмет выручку с общего зала. Не спеша поднимались по лестнице, внешне чуждые один другому. Швейцар все- таки насторожился:

– Вы, панове, зачем и к кому идете?

Вацек показал ему поддельный вексель:

– Получить бы кое-что с вашего банка…

Боевики проникли в общий зал, где публики было человек сорок, не больше. Они заняли места в очередях к кассирам, ожидая сигнала от Вацека. Следом за ними, позвонив куда-то по телефону, вошел в зал швейцар, и только тут Вацек понял, что он из внутренней охраны Коммерческого банка.

– Позвольте ваш вексель, – сказал он Вацеку.

– Получи! – выкрикнул тот, стреляя.

Старая еврейка метнулась к дверям – с воплем:

– Ой-ой, газлуним гвалт… воры пришли!

В дверях банка Глогер всех убегавших сажал на диван. Городовой, появясь с улицы, был убит его метким выстрелом.

– Всем посторонним лечь на пол! – орал Вацек.

Злубый, размахивая браунингом, звал его:

– Берем что есть, и пора отрываться.

– Не забывай об Инженере, который драконит сейф…

Со стороны директорских кабинетов вдруг разом откинулись окошки в дверях, как иллюминаторы в борту корабля. Оттуда выставились руки в ослепительных манжетах, украшенные пересверком драгоценных перстней. В этих изнеженных руках оказались револьверы – директора банка отстреливались!

– Ах, ах, ах, – трижды произнес Злубый, падая…

– Бей по дирекции! – не растерялся Вацек.

Но если боевики стреляли отлично, то служащие банка палили наугад, поражая публику. Началась паника. Люди, уже израненные, падали в очереди у касс, заползали под столы и стулья.

Банк наполнился криками, стонами, грохотом.

Вацек вложил в браунинг уже третью обойму.

– Глогер! – позвал он помощника. – Я прикрою ребят, а ты беги в кассу… поторопи Инженера, чтобы не копался! Напомни, что коляска ждет его на Вульчанской, а встречаемся, как всегда, на Контной – за

Валентин Пикуль

Часть первая

Негативы

Издалека вели сюда -

Кого приказ,

Кого заслуга,

Кого мечта,

Кого беда…

Ал. Твардовский

Заочно приговорен к смерти

Пролог первой части

Я свободен, и в этом – мое великое счастье…

Никто не принуждает автора выбирать себе героя – хорошего или плохого. Автор вправе сам сложить его, как мозаику, из красочных частиц добра и зла. На этот раз меня увлекает даже не герой, а то страшное переходное время, в котором он устраивал свое бытие, наполненное страданиями и радостями, внезапной любовью и звериной ненавистью.

Наверное, герой понадобился мне именно таким, каким однажды явился предо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решетки тюрем своими желтыми глазами, то пугал меня, то очаровывал…

Порою мне хотелось спросить его:

– Кто ты? Откуда пришел? И куда уводишь меня?

Но сначала нам придется побывать в Лодзи.

Это был «привислянский Манчестер», столица ткацкого дела, ниток, текстиля и тесемок, где в удушливой паутине фабричной пряжи люди часто болели и очень рано умирали. Недаром в пивницах Лодзи любили поминать мертвых:

Эх, пойду я к дедам в гости,
Жбанчик водки на погосте
Выпью, где лежат их кости,
И – поплачу там…

Лодзь входила в XX век как самый богатый и самый грязный город Российской империи: фабрики отравляли людей дымом и копотью, они изгадили воду в реках и окрестных озерах. Трудовой люд копошился в окраинных трущобах, где не было даже зачатков канализации, перед будками уборных выстраивались по вечерам дрожащие от холода очереди. Зато в этом городе сказочно богатели текстильные короли, а на Петроковской до утра шумели кафе-шантаны с доступными женщинами, полураздетые красотки брали по сотне рублей только за интимную беседу с клиентом. Здесь же, на Петроковской, в царстве золота и пороков, неслыханных прибылей и расточительства, высились монолитные форты банков, в которых размещали свои фонды капиталисты Варшавы, Берлина и Петербурга…

Стачки лодзинских ткачей уже вошли в историю революционной борьбы – как самые кровавые, полиция Царства Польского жестоко усмиряла бастующих. В подполье работала «Польская социалистическая партия» (ППС), к центру которой примыкал тогда и Юзеф Пилсудский, будущий диктатор Польши, который силился разорвать революционные связи русских и поляков. На самой грани нашего столетия в ППС появилось левацкое крыло «молодых», заявивших о себе отважными «боевками», где все решала пальба из браунингов, дерзкие экспроприации (сейчас таких людей называли бы «экстремистами»).

Был холодный ветреный день, домовые водостоки низвергали на панели буруны дождевой воды. В цукерне пани Владковской почти на весь день задержался молодой человек. Под вечер он щедро расплатился с лакеем и, еще раз глянув в окно, в котором виднелась громадина Коммерческого банка, вышел на Петроковскую – под шумный ливень. Раскрыв над собою зонтик, он проследовал в соседнюю цирюльню пана Цезаря Гавенчика, где был телефон. Приглушенным голосом им было сказано:

– Инженер? Это я, Злубый… где Вацек?

– Ушел, – донеслось в ответ. – Я тут с Глогером.

– Так передай им, что я с утра не вылезал из цукерни. Но, кроме городового у входа, не заметил даже наружных филеров. А что ждет нас в банке – никто не знает.

– Хорошо, – отозвался Инженер. – Я надеюсь, все будет в порядке, а Вацека я успокою. Итак, до завтра.

Покинув цирюльню, Злубый исчез во мраке кривых переулков, изображая крепко подгулявшего конторщика:

Ты лейся, песня удалая.

Лети, кручина злая, прочь…

В полдень следующего дня, когда ливень загнал городового в подворотню, возле Коммерческого банка остановились четыре коляски. Среди боевиков выделялся респектабельный господин лет тридцати, отлично выбритый – как актер перед генеральной репетицией. В руке он держал объемистый саквояж. Это был член «боевки», имевший подпольную кличку «Инженер».

– Все зависит от тебя, – шепнул ему Вацек, – и пан Юзеф обещал отсыпать тебе тысячу злотых в награду. Если кассир сам не откроет сейф, предстоит поковыряться! Мы будем удерживать банк, пока ты не возьмешь главную кассу.

Инженер встряхнул саквояжем, в котором железно брякнули слесарные инструменты. Он спокойно сказал:

– Не первый раз! Если не нарвусь на замок Манлихера, то с меллеровскими защелками управлюсь быстро…

У каждого боевика было по два браунинга, по четыре пачки патронов. Главные ценности банка хранились в сейфе секретной кассы, куда обязан проникнуть Инженер, а «боевка» тем временем возьмет выручку с общего зала. Не спеша поднимались по лестнице, внешне чуждые один другому. Швейцар все-таки насторожился:

– Вы, панове, зачем и к кому идете?

Вацек показал ему поддельный вексель:

– Получить бы кое-что с вашего банка…

Боевики проникли в общий зал, где публики было человек сорок, не больше. Они заняли места в очередях к кассирам, ожидая сигнала от Вацека. Следом за ними, позвонив куда-то по телефону, вошел в зал швейцар, и только тут Вацек понял, что он из внутренней охраны Коммерческого банка.

– Позвольте ваш вексель, – сказал он Вацеку.

– Получи! – выкрикнул тот, стреляя.

Старая еврейка метнулась к дверям – с воплем:

– Ой-ой, газлуним гвалт… воры пришли!

В дверях банка Глогер всех убегавших сажал на диван. Городовой, появясь с улицы, был убит его метким выстрелом.

– Всем посторонним лечь на пол! – орал Вацек.

Злубый, размахивая браунингом, звал его:

– Берем что есть, и пора отрываться.

– Не забывай об Инженере, который драконит сейф…

Со стороны директорских кабинетов вдруг разом откинулись окошки в дверях, как иллюминаторы в борту корабля. Оттуда выставились руки в ослепительных манжетах, украшенные пересверком драгоценных перстней. В этих изнеженных руках оказались револьверы – директора банка отстреливались!

– Ах, ах, ах, – трижды произнес Злубый, падая…

– Бей по дирекции! – не растерялся Вацек.

Но если боевики стреляли отлично, то служащие банка палили наугад, поражая публику. Началась паника. Люди, уже израненные, падали в очереди у касс, заползали под столы и стулья.

Банк наполнился криками, стонами, грохотом.

Вацек вложил в браунинг уже третью обойму.

– Глогер! – позвал он помощника. – Я прикрою ребят, а ты беги в кассу… поторопи Инженера, чтобы не копался! Напомни, что коляска ждет его на Вульчанской, а встречаемся, как всегда, на Контной – за костелом святого Яцека…

После прочтения романа Валентина Саввича Пикуля «Каторга» мне вспонилось одно высказывание английского литератора 18 века Сэмюэля Джонсона: « Даже для самого отъявленного негодяя не всё пропало, если живо в нём чувство патриотизма».

Я думаю, что данной цитатой в полной мере можно охарактеризовать личность главного героя романа - Полынова. А сего персонажа я бы не назвал сугубо положительным. Ведь малого то, что он преступник, грабитель, так ещё и подлец. Полынов имеет привычку «кидать» своих подельников. В начале романа, например, показано то, как обманул своих сообшников, польских революционеров из партии Юзефа Пилсудского, ограбивших (или экспропририровавшмх) вместе с ним банк в Лодзе и слинял от них с деньгами.

А после того, как Полынов ударом ножа в спину убил (поступок довольно подлый) сбежавшего каторжника, помогшему ему сменить личность, я очень сильно удивился: как Пикуль мог сделать главным героем такого подонка?

Но одним из неотталкивающих черт характера Полынов, который позволяет относится к нему немножко снисходительнее, является его патриотизм. При это Полынов о патриотизме не только говорит, но и проявляет его в реальных делах.

Он участвует в боевых действиях против японских войск, высадивщихся на Сахалине. А с началом Великой Отечественной войны пердаёт свои деньги своей Родине, Россие, называвшейся тогда СССР.

Но из-за поражений Красной Армии на начальном этапе войны, здоровье Полынова резко ухудшается (ему тогда уже было далеко за семьдесят) и он умирает...

Воистину, даже у последнего негодяя есть шанс на спасение, если в его дуще живо чувство патриотизма... Бог ему судья...

Оценка: 10

На волне интереса к острову Сахалину, вызванного чтением цикла романов Николая Задорнова о капитане Невельском, а затем чеховским «Островом Сахалин», при очередном визите в библиотеку на глаза и затем в руки попалась книга Пикуля - аннотация кратко сообщила, что речь пойдёт о событиях русско-японской войны 1904-1905 гг. - ого, и тут Сахалин! - и книга отправилась в ягдташ. Выбор был тем более приятен ещё и тем, что методично иду вдоль по творчеству Валентина Саввича Пикуля и это будет третий роман цикла «Оборона».

Однако история, рассказанная нам Пикулем, добрую половину объёма мало походила на книгу о военной и гражданско-патриотической доблести защитников острова. Скорее это был приключенческий роман о происках и похождениям некоего отчаянного авантюриста и удачливого жулика - именно таким, не очень-то привлекательным, выглядел главный герой. А вот затем начался непосредственно остров Сахалин - каторжанско-ссыльный, острожно-тюремный, вольнопоселенческий и разбойный, побегушный и при всех своих природный богатствах голодный и холодный, голый и босый, отчаявшийся и отчаянный. Вообще, вся приведённая Пикулем фактическая информация о каторге и об условиях жизни каторжан и ссыльных на острове напрямую продолжает то, о чём поведал всему миру Антон Павлович. А кое-что и вообще попросту взято от Чехова (правда Пикуль этого и не скрывает и ссылается на него как на источник). И в этом смысле книга немного дополняет и пополняет рассказ Чехова - Пикуль точен в деталях и художествен в манере изложения всех этих деталей и фактов.

Однако мы помним, что читаем историко-приключенческий роман, и помнит об этом и Пикуль, и потому продолжающиеся хамелеоновские выверты главного героя Полынова (хотя с фамилией ГГ дело сложное, ибо он имеет привычку то и дело её менять) раскручивают приключенческую составляющую. А выведенные Чеховым в романе и другие яркие персонажи и герои, обогащают палитру авторского творческого полотна. Тем более, что не за горами и война с Японией - основные вехи этой войны пройдут мимо читателя и мы узнаем о разных Мукденах, оборонах Порт-Артура и прочих Цусимах только в качестве дополнительной информации. Зато о десанте японской армии на остров Сахалин и о перипетиях обороны острова, о героях и трусах этой войны на Сахалине - обо всём происходившим летом-осенью-зимой 1905 года на Сахалине мы узнаем в талантливом изложении Валентина Саввича Пикуля.

Оценка: 9

Это произведение Валентина Пикуля расскажет об одном из самых мрачных мест на карте России. Остров Сахалин стал местом, которое проклинали тысячи людей, сосредоточие безудержного издевательства и скотского отношения к человеку. Каторга стала огромным кладбищем, похоронившее не только десятки тысяч арестантов, но и обычных крестьян, обманутых своими женами-мужьями, сыновьями, женихами, которые не хотели умирать в одиночестве и затягивали на остров новые жертвы.

Безумие происходящего на просторах Сахалина плохо поддается малейшему пониманию. По сути, это была не тюрьма, а отсрочка смертного приговора, растянутого на какой-то период. Выживание было очень сложным делом и никак не входило в планы тюремной администрации, и губернатора Сахалина. Валентин Пикуль подробно рассказывает о жизни на каторге, о нравах царивших там, о самых разных способах доведения человека до состояния животного, бесправного и не имеющего ни малейшего шанса на выживание.

Сложно правильно оценить принадлежность романа «Каторга» к какому-то одному жанру. В первую очередь, это всё же исторический роман. Это и описание вторжения Японии на остров, с последующим захватом и установлением собственной администрации. И описание жизни каторжан, которым не посчастливилось оказаться в этом жутком месте. Пикуль много времени провел исследуя данный период истории, это конец 19-го и начало 20-го веков. В некоторых моментах скупость изложения фактов превращается в простое перечисление различных официальных встреч, переговоров, политических торгов. Но вместе с тем, в этом романе есть место и по-настоящему ярким и живым персонажам, прожившим сложную и переполненную событиями жизнь, достойную отдельной истории, которые делают эту книгу великолепным приключенческим произведением.

В целом, роман «Каторга» дает необходимый объем информации для понимания ситуации в мире того периода. Конечно, так как книга написана в советское время, не обошлось без политических агиток свойственных времени написания. Если не обращать на это особого внимания, то полученной информации вполне достаточно, чтобы закрыть все пробелы в истории Сахалина и получить представление о жизни на самом острове.

Валентин Пикуль

Часть первая. НЕГАТИВЫ

Издалека вели сюда -

Кого приказ,

Кого заслуга,

Кого мечта,

Кого беда…

Ал. Твардовский

Пролог первой части. ЗАОЧНО ПРИГОВОРЕН К СМЕРТИ

Я свободен, и в этом - мое великое счастье… Никто не принуждает автора выбирать себе героя - хорошего или плохого. Автор вправе сам сложить его, как мозаику, из красочных частиц добра и зла. На этот раз меня увлекает даже не герой, а то страшное переходное время, в котором он устраивал свое бытие, наполненное страданиями и радостями, внезапной любовью и звериной ненавистью.

Наверное, герой понадобился мне именно таким, каким однажды явился предо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решетки тюрем своими желтыми глазами, то пугая меня, то очаровывая… Порою мне хотелось спросить его:

Кто ты? Откуда пришел? И куда уводишь меня?

Но сначала нам придется побывать в Лодзи.

Это был «привислянский Манчестер», столица ткацкого дела, ниток, текстиля и тесемок, где в удушливой паутине фабричной пряжи люди часто болели и очень рано умирали. Недаром в пивницах Лодзи любили поминать мертвых:

Эх, пойду я к дедам в гости, Жбанчик водки на погосте Выпью, где лежат их кости, И - поплачу там…

Лодзь входила в XX век как самый богатый и самый грязный город Российской империи: фабрики отравляли людей дымом и копотью, они изгадили воду в реках и окрестных озерах. Трудовой люд копошился в окраинных трущобах, где не было даже зачатков канализации, перед будками уборных выстраивались по вечерам дрожащие от холода очереди. Зато в этом городе сказочно богатели текстильные короли, а на Петроковской до утра шумели кафе-шантаны с доступными женщинами, полураздетые красотки брали по сотне рублей только за интимную беседу с клиентом. Здесь же, на Петроковской, в царстве золота и пороков, неслыханных прибылей и расточительства, высились монолитные форты банков, в которых размещали свои фонды капиталисты Варшавы, Берлина и Петербурга…

Стачки лодзинских ткачей уже вошли в историю революционной борьбы - как самые кровавые, полиция Царства Польского жестоко усмиряла бастующих. В подполье работала «Польская социалистическая партия» (ППС), к центру которой примыкал тогда и Юзеф Пилсудский, будущий диктатор Польши, который силился разорвать революционные связи русских и поляков. На самой грани нашего столетия в ППС появилось левацкое крыло «молодых», заявивших о себе отважными «боевками», где все решала пальба из браунингов, дерзкие экспроприации (сейчас таких людей называли бы «экстремистами»).

Был холодный ветреный день, домовые водостоки низвергали на панели буруны дождевой воды. В цукерне пани Владковской почти на весь день задержался молодой человек. Под вечер он щедро расплатился с лакеем и, еще раз глянув в окно, в котором виднелась громадина Коммерческого банка, вышел на Петроковскую - под шумный ливень. Раскрыв над собою зонтик, он проследовал в соседнюю цирюльню пана Цезаря Гавенчика, где был телефон. Приглушенным голосом им было сказано:

Инженер? Это я, Злубый… где Вацек?

Ушел, - донеслось в ответ. - Я тут с Глогером.

Так передай им, что я с утра не вылезал из цукерни. Но, кроме городового у входа, не заметил даже наружных филеров. А что ждет нас в банке

Никто не знает.

Хорошо, - отозвался Инженер. - Я надеюсь, все будет в порядке, а Вацека я успокою. Итак, до завтра.

Покинув цирюльню, Злубый исчез во мраке кривых переулков, изображая крепко подгулявшего конторщика:

Ты лейся, песня удалая.

Лети, кручина злая, прочь..

В полдень следующего дня, когда ливень, загнал городового в подворотню, возле Коммерческого банка остановились четыре коляски. Среди боевиков выделялся респектабельный господин лет тридцати, отлично выбритый - как актер перед генеральной репетицией. В руке он держал объемистый саквояж. Это был член «боевки», имевший подпольную кличку «Инженер».

Все зависит от тебя, - шепнул ему Вацек, - и пан Юзеф обещал отсыпать тебе тысячу злотых в награду. Если кассир сам не откроет сейф, предстоит поковыряться! Мы будем удерживать банк, пока ты не возьмешь главную кассу.

Инженер встряхнул саквояжем, в котором железно брякнули слесарные инструменты. Он спокойно сказал.