Дельта венеры анаис нин аудиокнига. Шпион в доме любви

Дельта Венеры Анаис Нин

(Пока оценок нет)

Название: Дельта Венеры

О книге «Дельта Венеры» Анаис Нин

Анаис Нин — американская писательница прошлого столетия, выбравшая необычный жанр — эротическую прозу. Ее книга “Дельта Венеры” представляет собой несколько эротических новелл и отрывки из дневника, который она вела на протяжении шестидесяти лет. Эта скандальная книга получила широкую известность и была экранизирована в 1995 году.

В сороковые годы прошлого столетия Анаис Нин провозгласила, что сексуальная культура очень важна и следует знать отличия женской и мужской чувственности в сексе. Своими громкими произведениями она произвела невиданный фурор. Еще бы! На такую запретную тему никто не смел даже думать, не то чтобы выпускать художественную литературу! В книге “Дельта Венеры” писательница во всеуслышание заявила, что происходит во время секса с мужчиной и женщиной, приправив свои пояснения пикантными подробностями.

Подобные книги нельзя читать с невозмутимым видом. Каждый рассказ — это прыжок в бездну эротических фантазий, которые сидят в головах у многих, но далеко не каждый смеет признаться себе в этом. “Дельта Венеры” побуждает читателя заглянуть в глубины своего темного подсознания, вытянув оттуда весь чувственный сексуальный опыт и по-новому — зрело и правдиво — взглянуть в глаза своей природе.

Книга начинается с интересного пролога, в котором Анаис Нин рассказывает, зачем вообще нужно заниматься сексом, а тем более — писать о нем художественные произведения. Язык рассказов легкий и образный, картинки из книги рисуются в воображении сами собой, “Дельта Венеры” — книга для тех, кто хочет побороть свой стыд и убедиться, что все происходящее в рассказах — естественно и повседневно.

Сексуальность и эротические сцены подстерегают нас на каждом шагу, это — неотъемлемая часть здоровой и эмоционально насыщенной жизни. Так в нескольких словах можно описать основную идею книги. Особое внимание автор уделяет женщинам и их внутреннему миру, пропущенному через призму сексуальных отношений. Отрывки из дневника, помещенные в книгу, рассказывают о причинах создания этого сборника рассказов, раскрывают мировосприятие автора, ее отношение к сексуальной стороне любви и затрагивают некоторые линии ее сексуального опыта.

Богатство и насыщенность эротических новелл оценит только психологически зрелый читатель. Эту книгу нужно читать тем, кто рассматривает платоническую любовь только в сочетании с сексуальным влечением.

НА ПЕРЕКРЕСТКЕ МОРАЛЕЙ, ИЛИ «БОРЬБА ЗА ЖАНР»

Произведения каких только знаменитых ныне писателей ни подвергались в свое время гонениям критиков и всевозможных лжесвятош, называвших их «вопиющей порнографией». Полагаю, не имеет смысла приводить здесь весь список, начиная с Боккаччо и Рабле, минуя Донатьена Альфонса Франсуа де Сада и заканчивая Дэвидом Гербертом Лоуренсом и Иваном Алексеевичем Буниным. Теперь эти произведения стали признанной классикой. Оставшись при этом Порнографией. По жанру.

Люди очень мало задумываются над тем, как велико в их повседневной жизни то, что принято называть «силой привычки». Сейчас, в пору глобальных изменений в социальном плане, многое из того, что прежде казалось будничным и незыблемым, представляется чудовищным и смешным. Какие-то лозунги, соревнования, навязанные идеалы… Человек расстается со своим прошлым смеясь, помнится, так сказал один неглупый мыслитель. Теперь-то нам, конечно, смешно. Но только смехом этим человечество смеется над самим собой, смеется, потому что не поняло вчера того, что столь очевидно сегодня.

Почему-то мораль считается «моральной». Она, как Евангелие, словно ниспослано роду человеческому свыше. Так ли это? Отнюдь, поймем мы, если задумаемся. Имеющий глаза да увидит…

Когда европейцы только еще начинали приезжать в Китай, расселяясь в Шанхае и прочих городах, местные жители не знали, смущаться им или смеяться. Дело в том, что европейцы, встречаясь на улицах, имели обыкновение целоваться. То, что принято в Европе - на то они и европейцы, - вызывало в китайцах полнейшее недоумение: за поцелуем ничего не следовало. Объяснялось все просто. Поцелуи или просто ласки, не ведущие к естественному продолжению, т. е. половому соитию, считались в Китае оскорблением основополагающих восточных начал: инь и ян.

В свою очередь, европейцы столкнулись в Китае с полным приятием таких «страшных пороков», как внебрачные связи, мастурбация, и многих других дозволенных китайцу удовольствий.

Христианству уже две тысячи лет. То, каким оно мыслилось теми личностями, которые стояли у его истоков, нам не дано узнать. Дошедшая до наших дней религия есть обычный суррогат, много раз приспособленный к нуждам «отцов Церкви» и их шустрых поверенных. Мирянин, преклонивший колени перед священником, - вот любимый символ «веры». И если сам священник получал от этого чувственное удовольствие - ведь среди мирян были и мирянки, притом хорошенькие, - это никого не касалось.

За два тысячелетия любая, даже самая бредовая идея, повторяемая из века в век, может настолько укорениться в умах людей, что они уже воспринимают ее как свою собственную и готовы расправляться за нее с себе подобными - причем не всегда имея с этого хотя бы малую выгоду для себя. Просто «так принято».

Половое соитие, всячески втаптываемое в грязь ревнивыми блюстителями веры, на том же Востоке, в тантрической, например, философии почиталось как «путь к бессмертию». И это, дорогой читатель, не должно вызывать улыбку. Поскольку такое представление базируется на чисто физическом подходе к данному явлению, связанному со значительным расходом внутренней энергии. Вопрос в том, чтобы не просто ее расходовать, пусть даже с удовольствием, но и уметь применять в оздоровительных целях. Мораль восточного человека от этого нисколько не страдала. Зато средний европеец страдал - и страдает - от своей «страусиной» морали. Но не только - а может быть, и не столько - телом.

Вам никогда не приходилось слышать, каким языком разговаривает человек, обуреваемый сексуальными комплексами - путь даже он и «гигант» в бытовом плане? Увидев за стеклом витрины глянцевую обложку «Пентхауса» или «Плейбоя», он вдруг обнаруживает, что его речевой аппарат устроен весьма интересным образом и может выдавить из себя разве что возглас-хрюканье: «Голая баба!». Почему-то он стесняется сказать «нагая девушка» или «обнаженная женщина». Ему кажется, что, сгрубив, он поднимет себя выше своих же собственных эмоций. Хотя как-то сомнительно, что этого труднее добиться, например, просто промолчав…

Книга меня разочаровала, я надеялась на лучшее.
Собственно, та же проблема, что и у большинства эротических произведений - слишком много эротизации насилия. Да и в целом рассказы не слишком оригинальны.
Гораздо интереснее мне показалось предисловие - о том, как это писалось. Сама Анаис Нин называла эту работу "эротической поденщиной", рассказы писались в 1940-х по заказу некого коллекционера, эту работу - по доллару за страницу - предложил ей Генри Миллер.
"С коллекционером я не встречалась - он просто должен был прочитывать мои страницы и сообщать свое мнение. И вот у меня раздается телефонный звонок, и незнакомый голос говорит: "Это великолепно! Только выбрасывайте поэзию и описывайте только секс. Сосредоточьтесь на сексе".
Так я начала писать почти пародийно, пускалась на такие ухищрения, накручивала так, как только могла, и каждый раз думала: вот-вот он догадается, что ему подсовывают пародию на сексуальную жизнь. Но нет, никаких возражений! И я целыми днями штудировала в библиотеке "Кама-Сутру", выслушивала, что рассказывают мне друзья о своих самых диковинных приключениях.
"Бросьте поэзию, - бубнил в телефон все тот же голос. - Будьте определенней".
Но разве кто-нибудь может получить удовольствие, читая истории болезни? Кому нужны клинические описания? Неужели старику неведомо, как слова окрашивают и озвучивают грубую плоть?"

Писала на заказ не только Анаис Нин, но и многие ее современники и современницы - Харви Брайт, Роберт Дункан, Джордж Баркер, Каресс Кросби. И, если верить ее дневнику, все они возненавидели своего заказчика.
Вот начало ее письма тому самому коллекционеру:
"Дорогой коллекционер!
Вы нам отвратительны. Секс теряет всю свою силу и волшебство, становясь чересчур явственным и механистическим, превращаясь в грубое вожделение. Я не знаю никого, кроме вас, который учил бы, что к сексу не нужно примешивать эмоции, страсть, желание, утонченное сладострастие, капризы, причуды, личные привязанности, что не надо заботиться о глубоких взаимоотношениях, так меняющих окраску, вкус, ритм, насыщенность.
Вы не можете себе представить, какую ошибку вы допускаете, подвергая сексуальные отношения микроскопическому анализу, совершенно забыв о том, что является их движителем, какое топливо надо туда подбрасывать. Интеллект, воображение, романтизм, взволнованность - вот что создает удивительную ткань секса, вот что помогает ему проходить через всякие превращения, вот что является сильнейшим афродизиаком. Вы же ограничиваете мир своих собственных ощущений. Вы его высушиваете, обескровливаете, лишаете живительной среды."

А вот что она писала об этих своих опусах впоследствии, в 1976 году:
"Когда мы создавали эротические произведения по доллару за страницу, я пришла к выводу, что в течение многих веков этот жанр был привилегией мужчин. К тому времени я уже начала понимать, что мужчины и женщины по-разному воспринимают сексуальный опыт. <...> Как я уже упоминала в третьем томе своего "Дневника", "я осознаю, что в ящике Пандоры находятся тайны женской чувственности, настолько отличные от мужской, что они не могут быть описаны языком мужчин".
"Я была убеждена, что эти эротические рассказы, созданные по настоятельной просьбе заказчика, которому хотелось заставить меня "забыть о возвышенном", не слишком отличаются по стилю от мужской прозы. Именно поэтому долгое время мне казалось, что я предала свое женское начало. В результате я оставила все попытки писать на эротические темы. Но теперь, про прошествии многих лет, когда я перечитываю свои сочинения, то вижу, что мой собственный голос не был полностью заглушен. Ведь я интуитивно использовала женский язык и смотрела на сексуальные переживания женскими глазами. И, таким образом, я все же решилась опубликовать свои эротические опусы, поскольку они демонстрируют первые попытки женщины проявить себя в области, в которой до того правили мужчины".

На мой вкус, если этот "свой голос" и женский язык где-то и прорываются в ее рассказах, то, увы, очень мало и редко.
Вопрос, существует ли нормальная эротика, написанная женским языком и без смакования насилия, для меня остается открытым...

НА ПЕРЕКРЕСТКЕ МОРАЛЕЙ, ИЛИ «БОРЬБА ЗА ЖАНР»

Произведения каких только знаменитых ныне писателей ни подвергались в свое время гонениям критиков и всевозможных лжесвятош, называвших их «вопиющей порнографией». Полагаю, не имеет смысла приводить здесь весь список, начиная с Боккаччо и Рабле, минуя Донатьена Альфонса Франсуа де Сада и заканчивая Дэвидом Гербертом Лоуренсом и Иваном Алексеевичем Буниным. Теперь эти произведения стали признанной классикой. Оставшись при этом Порнографией. По жанру.

Люди очень мало задумываются над тем, как велико в их повседневной жизни то, что принято называть «силой привычки». Сейчас, в пору глобальных изменений в социальном плане, многое из того, что прежде казалось будничным и незыблемым, представляется чудовищным и смешным. Какие-то лозунги, соревнования, навязанные идеалы… Человек расстается со своим прошлым смеясь, помнится, так сказал один неглупый мыслитель. Теперь-то нам, конечно, смешно. Но только смехом этим человечество смеется над самим собой, смеется, потому что не поняло вчера того, что столь очевидно сегодня.

Почему-то мораль считается «моральной». Она, как Евангелие, словно ниспослано роду человеческому свыше. Так ли это? Отнюдь, поймем мы, если задумаемся. Имеющий глаза да увидит…

Когда европейцы только еще начинали приезжать в Китай, расселяясь в Шанхае и прочих городах, местные жители не знали, смущаться им или смеяться. Дело в том, что европейцы, встречаясь на улицах, имели обыкновение целоваться. То, что принято в Европе - на то они и европейцы, - вызывало в китайцах полнейшее недоумение: за поцелуем ничего не следовало. Объяснялось все просто. Поцелуи или просто ласки, не ведущие к естественному продолжению, т. е. половому соитию, считались в Китае оскорблением основополагающих восточных начал: инь и ян.

В свою очередь, европейцы столкнулись в Китае с полным приятием таких «страшных пороков», как внебрачные связи, мастурбация, и многих других дозволенных китайцу удовольствий.

Христианству уже две тысячи лет. То, каким оно мыслилось теми личностями, которые стояли у его истоков, нам не дано узнать. Дошедшая до наших дней религия есть обычный суррогат, много раз приспособленный к нуждам «отцов Церкви» и их шустрых поверенных. Мирянин, преклонивший колени перед священником, - вот любимый символ «веры». И если сам священник получал от этого чувственное удовольствие - ведь среди мирян были и мирянки, притом хорошенькие, - это никого не касалось.

За два тысячелетия любая, даже самая бредовая идея, повторяемая из века в век, может настолько укорениться в умах людей, что они уже воспринимают ее как свою собственную и готовы расправляться за нее с себе подобными - причем не всегда имея с этого хотя бы малую выгоду для себя. Просто «так принято».

Половое соитие, всячески втаптываемое в грязь ревнивыми блюстителями веры, на том же Востоке, в тантрической, например, философии почиталось как «путь к бессмертию». И это, дорогой читатель, не должно вызывать улыбку. Поскольку такое представление базируется на чисто физическом подходе к данному явлению, связанному со значительным расходом внутренней энергии. Вопрос в том, чтобы не просто ее расходовать, пусть даже с удовольствием, но и уметь применять в оздоровительных целях. Мораль восточного человека от этого нисколько не страдала. Зато средний европеец страдал - и страдает - от своей «страусиной» морали. Но не только - а может быть, и не столько - телом.

Вам никогда не приходилось слышать, каким языком разговаривает человек, обуреваемый сексуальными комплексами - путь даже он и «гигант» в бытовом плане? Увидев за стеклом витрины глянцевую обложку «Пентхауса» или «Плейбоя», он вдруг обнаруживает, что его речевой аппарат устроен весьма интересным образом и может выдавить из себя разве что возглас-хрюканье: «Голая баба!». Почему-то он стесняется сказать «нагая девушка» или «обнаженная женщина». Ему кажется, что, сгрубив, он поднимет себя выше своих же собственных эмоций. Хотя как-то сомнительно, что этого труднее добиться, например, просто промолчав…

Все это приводит наиболее эстетствующую часть нашего общества - поскольку на Западе уже давно махнули рукой - к горячему спору о том, что же такое «эротика», а что - эта самая проклятущая «порнография». Невольно хочется спросить: «А был ли мальчик?»

Вероятно, изначальная ошибка заключается в том, что одну часть противопоставления эстеты пытаются объяснить через вторую. Но разве это не все равно, что сравнивать, скажем, Небо и Землю? У эротики существует нижняя планка: чувство, чувственность. Ниже эмоции она не опускается. Дело эротики, эротического искусства - вызывать эту эмоцию (не путать с эрекцией). И ничего больше. Никаких «постельных сцен». Эротическими средствами могут быть аромат, прикосновение перышка к обнаженному плечику балерины, поворот головы, локон, робко выбившийся из-за ушка, цокот каблучков по лакированному полу, тепло трепетного дыхания на шее, непроизнесенное слово… Утонченнее и чище - можно, грубее, приземленнее - нет.

Но как же назвать то, что ниже?

В видеопиратстве постепенно укореняется термин «суперэротика» для фильмов, неимоверно похожих на «Богатых, которые тоже плачут» и т. п. с той только разницей, что не менее слащавые герои вздыхают и плачут в постелях, заменяя заунывные разговоры столь же монотонными совокуплениями.

Можно и так, но едва ли стоит лишний раз прибегать к слову «эротика».

Так как же назвать произведения, где описываются голые - нагие, обнаженные - тела, раздевания, бурные ласки и китайское «единение инь и ян»? Порнографией? Конечно. Но тогда не только бегло перечисленные в самом начале данного предисловия авторы, но и многие писатели - как уже забытые, так и ныне здравствующие - советского периода окажутся причисленными к разряду «порнографических»? Разумеется.

Теперь глубокий вдох. Задержать дыхание. Выдохнуть.

Что случилось? Ох, какое страшное слово сказали! Ну и что?

Помнится, еще в детстве моя родная бабушка, читавшая мне вслух «Трех мушкетеров» и «Остров сокровищ», вслух задумывалась над тем, когда, в каком месте произведения его герои успевают справить нужду. Нет, бабушка не была «пошлячкой», она происходила из достаточно аристократической семьи, об одном из ее предков весьма лестно отзывается в дневниках супруга сосланного в Сибирь декабриста Волконского, сама же она большую часть жизни проработала в консерватории и до конца своих дней помнила французский, которому еще в начале века их с сестрой обучала гувернантка из Парижа. Но все это, однако, не мешало ей беспокоиться о той стороне жизни героев, которая выпала из-под дотошного пера авторов. У этих - и большинства, чего греха таить, - писателей был определенный угол зрения. Именно угол зрения, управляемый той самой моралью, о которой шла речь выше, и сделал эти произведения «романтическими», «сентиментальными», «реалистическими», «эротическими» и т. д., и т. п. - да простят мне филологи столь вольное обращение с этой «научной» терминологией. Если бы те же авторы поменяли угол своего зрения - а многие так зачастую и поступали, - то могло бы получиться произведение порногра… фического жанра. При этом нужно раз и навсегда запомнить очень важную оговорку. Столь нарочито повторяемое здесь слово «порнография» не несет - не должно нести - никакого намека на дурное качество книги, или картины, или фотографии, или фильма. Плохим может быть что угодно. Избранная тема произведения искусства не несет в себе качественной ограниченности. Выражаясь кратко, порнографическое произведение может быть хорошим, оно может - тут следует заменить глагол «должно» - быть написано хорошим языком, его можно публиковать, а главное - его можно читать не пугаясь. Хотя бы потому, что такова история: не сразу, не быстро, но уверенно «грязные», «бесовские», «скабрезные» произведения пробивали себе дорогу к читателю и в ряде случаев становились классикой, причем, что интересно, без каких бы то ни было купюр.

Произведения каких только знаменитых ныне писателей ни подвергались в свое время гонениям критиков и всевозможных лжесвятош, называвших их «вопиющей порнографией». Полагаю, не имеет смысла приводить здесь весь список, начиная с Боккаччо и Рабле, минуя Донатьена Альфонса Франсуа де Сада и заканчивая Дэвидом Гербертом Лоуренсом и Иваном Алексеевичем Буниным. Теперь эти произведения стали признанной классикой. Оставшись при этом Порнографией. По жанру.

Люди очень мало задумываются над тем, как велико в их повседневной жизни то, что принято называть «силой привычки». Сейчас, в пору глобальных изменений в социальном плане, многое из того, что прежде казалось будничным и незыблемым, представляется чудовищным и смешным. Какие-то лозунги, соревнования, навязанные идеалы… Человек расстается со своим прошлым смеясь, помнится, так сказал один неглупый мыслитель. Теперь-то нам, конечно, смешно. Но только смехом этим человечество смеется над самим собой, смеется, потому что не поняло вчера того, что столь очевидно сегодня.

Почему-то мораль считается «моральной». Она, как Евангелие, словно ниспослано роду человеческому свыше. Так ли это? Отнюдь, поймем мы, если задумаемся. Имеющий глаза да увидит…

Когда европейцы только еще начинали приезжать в Китай, расселяясь в Шанхае и прочих городах, местные жители не знали, смущаться им или смеяться. Дело в том, что европейцы, встречаясь на улицах, имели обыкновение целоваться. То, что принято в Европе - на то они и европейцы, - вызывало в китайцах полнейшее недоумение: за поцелуем ничего не следовало. Объяснялось все просто. Поцелуи или просто ласки, не ведущие к естественному продолжению, т. е. половому соитию, считались в Китае оскорблением основополагающих восточных начал: инь и ян.

В свою очередь, европейцы столкнулись в Китае с полным приятием таких «страшных пороков», как внебрачные связи, мастурбация, и многих других дозволенных китайцу удовольствий.

Христианству уже две тысячи лет. То, каким оно мыслилось теми личностями, которые стояли у его истоков, нам не дано узнать. Дошедшая до наших дней религия есть обычный суррогат, много раз приспособленный к нуждам «отцов Церкви» и их шустрых поверенных. Мирянин, преклонивший колени перед священником, - вот любимый символ «веры». И если сам священник получал от этого чувственное удовольствие - ведь среди мирян были и мирянки, притом хорошенькие, - это никого не касалось.

За два тысячелетия любая, даже самая бредовая идея, повторяемая из века в век, может настолько укорениться в умах людей, что они уже воспринимают ее как свою собственную и готовы расправляться за нее с себе подобными - причем не всегда имея с этого хотя бы малую выгоду для себя. Просто «так принято».

Половое соитие, всячески втаптываемое в грязь ревнивыми блюстителями веры, на том же Востоке, в тантрической, например, философии почиталось как «путь к бессмертию». И это, дорогой читатель, не должно вызывать улыбку. Поскольку такое представление базируется на чисто физическом подходе к данному явлению, связанному со значительным расходом внутренней энергии. Вопрос в том, чтобы не просто ее расходовать, пусть даже с удовольствием, но и уметь применять в оздоровительных целях. Мораль восточного человека от этого нисколько не страдала. Зато средний европеец страдал - и страдает - от своей «страусиной» морали. Но не только - а может быть, и не столько - телом.

Вам никогда не приходилось слышать, каким языком разговаривает человек, обуреваемый сексуальными комплексами - путь даже он и «гигант» в бытовом плане? Увидев за стеклом витрины глянцевую обложку «Пентхауса» или «Плейбоя», он вдруг обнаруживает, что его речевой аппарат устроен весьма интересным образом и может выдавить из себя разве что возглас-хрюканье: «Голая баба!». Почему-то он стесняется сказать «нагая девушка» или «обнаженная женщина». Ему кажется, что, сгрубив, он поднимет себя выше своих же собственных эмоций. Хотя как-то сомнительно, что этого труднее добиться, например, просто промолчав…

Все это приводит наиболее эстетствующую часть нашего общества - поскольку на Западе уже давно махнули рукой - к горячему спору о том, что же такое «эротика», а что - эта самая проклятущая «порнография». Невольно хочется спросить: «А был ли мальчик?»

Вероятно, изначальная ошибка заключается в том, что одну часть противопоставления эстеты пытаются объяснить через вторую. Но разве это не все равно, что сравнивать, скажем, Небо и Землю? У эротики существует нижняя планка: чувство, чувственность. Ниже эмоции она не опускается. Дело эротики, эротического искусства - вызывать эту эмоцию (не путать с эрекцией). И ничего больше. Никаких «постельных сцен». Эротическими средствами могут быть аромат, прикосновение перышка к обнаженному плечику балерины, поворот головы, локон, робко выбившийся из-за ушка, цокот каблучков по лакированному полу, тепло трепетного дыхания на шее, непроизнесенное слово… Утонченнее и чище - можно, грубее, приземленнее - нет.

Но как же назвать то, что ниже?

В видеопиратстве постепенно укореняется термин «суперэротика» для фильмов, неимоверно похожих на «Богатых, которые тоже плачут» и т. п. с той только разницей, что не менее слащавые герои вздыхают и плачут в постелях, заменяя заунывные разговоры столь же монотонными совокуплениями.

Можно и так, но едва ли стоит лишний раз прибегать к слову «эротика».

Так как же назвать произведения, где описываются голые - нагие, обнаженные - тела, раздевания, бурные ласки и китайское «единение инь и ян»? Порнографией? Конечно. Но тогда не только бегло перечисленные в самом начале данного предисловия авторы, но и многие писатели - как уже забытые, так и ныне здравствующие - советского периода окажутся причисленными к разряду «порнографических»? Разумеется.

Теперь глубокий вдох. Задержать дыхание. Выдохнуть.

Что случилось? Ох, какое страшное слово сказали! Ну и что?

Помнится, еще в детстве моя родная бабушка, читавшая мне вслух «Трех мушкетеров» и «Остров сокровищ», вслух задумывалась над тем, когда, в каком месте произведения его герои успевают справить нужду. Нет, бабушка не была «пошлячкой», она происходила из достаточно аристократической семьи, об одном из ее предков весьма лестно отзывается в дневниках супруга сосланного в Сибирь декабриста Волконского, сама же она большую часть жизни проработала в консерватории и до конца своих дней помнила французский, которому еще в начале века их с сестрой обучала гувернантка из Парижа. Но все это, однако, не мешало ей беспокоиться о той стороне жизни героев, которая выпала из-под дотошного пера авторов. У этих - и большинства, чего греха таить, - писателей был определенный угол зрения. Именно угол зрения, управляемый той самой моралью, о которой шла речь выше, и сделал эти произведения «романтическими», «сентиментальными», «реалистическими», «эротическими» и т. д., и т. п. - да простят мне филологи столь вольное обращение с этой «научной» терминологией. Если бы те же авторы поменяли угол своего зрения - а многие так зачастую и поступали, - то могло бы получиться произведение порногра… фического жанра. При этом нужно раз и навсегда запомнить очень важную оговорку. Столь нарочито повторяемое здесь слово «порнография» не несет - не должно нести - никакого намека на дурное качество книги, или картины, или фотографии, или фильма. Плохим может быть что угодно. Избранная тема произведения искусства не несет в себе качественной ограниченности. Выражаясь кратко, порнографическое произведение может быть хорошим, оно может - тут следует заменить глагол «должно» - быть написано хорошим языком, его можно публиковать, а главное - его можно читать не пугаясь. Хотя бы потому, что такова история: не сразу, не быстро, но уверенно «грязные», «бесовские», «скабрезные» произведения пробивали себе дорогу к читателю и в ряде случаев становились классикой, причем, что интересно, без каких бы то ни было купюр.