Военные походы наполеона. Итальянская кампания (1796—1797)

Глава II
ИТАЛЬЯНСКАЯ КАМПАНИЯ 1796-1797 гг.

С того самого времени, как Бонапарт разгромил монархический мятеж 13 вандемьера и вошел в фавор к Баррасу и другим сановникам, он не переставал убеждать их в необходимости предупредить действия вновь собравшейся против Франции коалиции держав - повести наступательную войну против австрийцев и их итальянских союзников и вторгнуться для этого в северную Италию. Собственно, эта коалиция была не новая, а старая, та самая, которая образовалась еще в 1792 г. и от которой в 1795 г. отпала Пруссия, заключившая сепаратный (Базельский) мир с Францией. В коалиции оставались Австрия, Англия, Россия, королевство Сардинское, Королевство обеих Сицилии и несколько германских государств (Вюртемберг, Бавария, Баден и др.). Директория, как и вся враждебная ей Европа, считала, что главным театром предстоящей весенней и летней кампании 1796 г. будет, конечно, западная и юго-западная Германия, через которую французы будут пытаться вторгнуться в коренные австрийские владения. Для этого похода Директория готовила самые лучшие свои войска и самых выдающихся своих стратегов во главе с генералом Моро. Для этой армии не щадились средства, ее обоз был прекрасно организован, французское правительство больше всего рассчитывало именно на нее.

Что касается настойчивых уговариваний генерала Бонапарта относительно вторжения из южной Франции в граничащую с ней северную Италию, то Директория не очень увлекалась этим планом. Правда, приходилось учитывать, что это вторжение могло быть полезным как диверсия, которая заставит венский двор раздробить свои силы, отвлечь свое внимание от главного, германского, театра предстоящей войны. Решено было пустить в ход несколько десятков тысяч солдат, стоявших на юге, чтобы побеспокоить австрийцев и их союзника, короля Сардинского. Когда возник вопрос, кого назначить главнокомандующим на этом второстепенном участке фронта войны, Карно (а не Баррас, как долго утверждали) назвал Бонапарта. Остальные директора согласились без труда, потому что никто из более важных и известных генералов этого назначения очень и не домогался. Назначение Бонапарта главнокомандующим этой предназначенной действовать в Италии («итальянской») армии состоялось 23 февраля 1796 г., а уже II марта новый главнокомандующий выехал к месту своего назначения.

Эта первая война, которую вел Наполеон, окружена была всегда в его истории особым ореолом. Его имя пронеслось по Европе впервые именно в этом (1796) году и с тех пор уже не сходило с авансцены мировой истории: «Далеко шагает, пора унять молодца!» - эти слова старика Суворова были сказаны именно в разгаре итальянской кампании Бонапарта. Суворов один из первых указал на поднимающуюся грозовую тучу, которой суждено было так долго греметь над Европой и поражать ее молниями.

Прибыв к своей армии и произведя ей смотр, Бонапарт мог сразу догадаться, почему наиболее влиятельные генералы Французской республики не очень добивались этого поста. Армия была в таком состоянии, что походила скорее на скопище оборванцев. До такого разгула хищничества и казнокрадства всякого рода, как в последние годы термидорианского Конвента и при Директории, французское интендантское ведомство еще никогда не доходило. На эту армию, правда, не очень много и отпускалось Парижем, но и то, что отпускалось, быстро и бесцеремонно разворовывалось. 43 тысячи человек жили на квартирах в Ницце и около Ниццы, питаясь неизвестно чем, одеваясь неизвестно во что. Не успел Бонапарт приехать, как ему донесли, что один батальон накануне отказался исполнить приказ о переходе в другой указанный ему район, потому что ни у кого не было сапог. Развал в материальном быту этой заброшенной и забытой армии сопровождался упадком дисциплины. Солдаты не только подозревали, но и воочию видели повальное воровство, от которого они так страдали.

Бонапарту предстояло труднейшее дело: не только одеть, обуть, дисциплинировать свое войско, но сделать это на ходу, уже во время самого похода, в промежутках между сражениями. Откладывать поход он ни за что не хотел. Его положение могло осложниться трениями с подчиненными ему начальниками отдельных частей этой армии вроде Ожеро, Массена или Серрюрье. Они охотно подчинились бы старшему или более заслуженному (вроде Моро, главнокомандующему на западногерманском фронте), но признавать своим начальником 27-летнего Бонапарта им казалось просто оскорбительным. Могли произойти столкновения, и стоустая казарменная молва на все лады повторяла, переиначивала, распространяла, изобретала, вышивала по этой канве всякие узоры. Повторяли, например, пущенный кем-то слух, будто во время одного резкого объяснения маленький Бонапарт сказал, глядя снизу вверх на высокого Ожеро: «Генерал, вы ростом выше меня как раз на одну голову, но если вы будете грубить мне, то я немедленно устраню это отличие». На самом деле, с самого начала Бонапарт дал понять всем и каждому, что он не потерпит в своей армии никакой противодействующей воли и сломит всех сопротивляющихся, независимо от их ранга и звания. «Приходится часто расстреливать», - мельком и без всяких потрясений доносил он в Париж Директории.

Бонапарт резко и немедленно повел борьбу с безудержным воровством. Солдаты это сейчас же заметили, и это гораздо больше, чем все расстрелы, помогло восстановлению дисциплины. Но Бонапарт был поставлен в такое положение, что откладывать военные действия до того, когда будет закончена экипировка армии, значило фактически пропустить кампанию 1796 г. Он принял решение, которое прекрасно сформулировано в его первом воззвании к войскам. Много было споров о том, когда именно это воззвание получило ту окончательную редакцию, в которой оно перешло в историю, и теперь новейшие исследователи биографии Наполеона уже не сомневаются, что только первые фразы были подлинны, а почти все остальное это красноречие прибавлено позже. Замечу, что и в первых фразах можно ручаться больше за основной смысл, чем за каждое слово. «Солдаты, вы не одеты, вы плохо накормлены... Я хочу повести вас в самые плодородные страны в свете».

Бонапарт с первых же шагов считал, что война должна сама себя кормить и что необходимо заинтересовать непосредственно каждого солдата в предстоящем нашествии на северную Италию, не откладывать нашествия до того, как все нужное будет армией получено, а показать армии, что от нее самой зависит забрать силой у неприятеля все необходимое и даже больше того. Молодой генерал объяснялся со своей армией так только на этот раз. Он всегда умел создавать, усиливать и поддерживать свое личное обаяние и власть над солдатской душой. Сентиментальные россказни о «любви» Наполеона к солдатам, которых он в припадке откровенности называл пушечным мясом, ровно ничего не значат. Не было любви, но была большая заботливость о солдате. Наполеон умел придавать ей такой оттенок, что солдаты объясняли ее именно вниманием полководца к их личности, в то время как на самом деле он стремятся только иметь в руках вполне исправный и боеспособный материал.

В апреле 1796 г., начиная свой первый поход, Бонапарт был в глазах своей армии только способным артиллеристом, хорошо служившим два с лишком года тому назад под Тулоном, генералом, расстрелявшим в вандемьере бунтовщиков, шедших на Конвент, и только за это получившим свой командный пост в южной армии, - вот и все. Личного обаяния и безоговорочной власти над солдатом Бонапарт еще не имел. Он и решил подействовать на своих полуголодных и полуобутых солдат лишь прямым, реальным, трезвым указанием на материальные блага, ожидающие их в Италии.

Знаменитый автор многотомной истории наполеоновских походов, ученый стратег и тактик, генерал Жомини, швейцарец, бывший сначала на службе у Наполеона, а потом перешедший в Россию, отмечает, что буквально с первых дней этого первого своего командования Бонапарт обнаружил доходящую до дерзости смелость и презрение к личным опасностям: он со своим штабом прошел по самой опасной (но краткой) дороге, по знаменитому «Карнизу» Приморской горной гряды Альпийских гор, где во все время перехода они находились под пушками крейсировавших у самого берега английских судов. Тут впервые сказалась одна черта Бонапарта. С одной стороны, в нем никогда не было той рисовки молодечеством, лихой отвагой и бесстрашием, какая была присуща, например, его современникам - маршалам Ланну, Мюрату, Нею, генералу Милорадовичу, а из позднейших военачальников - Скобелеву; Наполеон всегда считал, что без определенной, безусловной необходимости военачальник не должен во время войны подвергаться личной опасности по той простой причине, что его гибель сама по себе может повлечь за собой смятение, панику и проигрыш сражения или даже всей войны. Но, с другой стороны, он полагал, что если обстоятельства сложатся так, что личный пример решительно необходим, то военачальник должен не колеблясь идти под огонь.

Путешествие по «Карнизу» с 5 по 9 апреля 1796 г. прошло благополучно. Бонапарт очутился в Италии и немедленно принял решение. Перед ним были совместно действовавшие австрийские и пьемонтские войска, разбросанные тремя группами на путях в Пьемонт и Геную. Первое сражение с австрийским командующим Держанто произошло в центре, у Монтенотте. Бонапарт, собрав свои силы в один большой кулак, ввел в заблуждение австрийского главнокомандующего Болье, который находился южнее - на пути к Генуе, и стремительно напал на австрийский центр. В несколько часов дело кончилось разгромом австрийцев. Но это была только часть австрийской армии. Бонапарт, дав самый краткий отдых своим солдатам, двинулся дальше. Следующая битва (при Миллезимо) произошла через два дня после первой, и пьемонтские войска потерпели полное поражение. Масса перебитых на поле сражения, сдача пяти батальонов с 13 орудиями в плен, бегство остатков сражавшейся армии - таковы были результаты дня для союзников. Немедленно Бонапарт продолжил свое движение, не давая врагу оправиться и прийти в себя.

Военные историки считают первые битвы Бонапарта - «шесть побед в шесть дней» - одним сплошным большим сражением. Основной принцип Наполеона выявился вполне в эти дни: быстро собирать в один кулак большие силы, переходить от одной стратегической задачи к другой, не затевая слишком сложных маневров, разбивая силы противника по частям.

Проявилась и другая его черта - уменье сливать политику и стратегию в одно неразрывное целое: переходя от победы к победе в эти апрельские дни 1796 г., Бонапарт все время не упускал из виду, что ему нужно принудить Пьемонт (Сардинское королевство) поскорее к сепаратному миру, чтобы остаться лицом к лицу с одними австрийцами. После новой победы французов над пьемонтцами при Мондози и сдачи этого города Бонапарту пьемонтский генерал Колли начал переговоры о мире, и 28 апреля перемирие с Пьемонтом было подписано. Условия перемирия были весьма суровы для побежденных: король Пьемонта, Виктор-Амедей, отдавал Бонапарту две лучшие свои крепости и целый ряд других пунктов. Окончательный мир с Пьемонтом был подписан в Париже 15 мая 1796 г. Пьемонт всецело обязывался не пропускать через свою территорию ничьих войск, кроме французских, не заключать отныне ни с кем союзов, уступал Франции графство Ниццу и всю Савойю; граница между Францией и Пьемонтом сверх того «исправлялась» к очень значительной выгоде Франции. Пьемонт обязывался доставлять французской армии все нужные ей припасы.

Битва при Лоди

Итак, первое дело было сделано. Оставались австрийцы. После новых побед Бонапарт отбросил их к реке По, заставил их отступить к востоку от По и, перейдя на другой берег По, продолжал преследование. Паника объяла все итальянские дворы. Герцог Пармский, который, собственно, вовсе и не воевал с французами, пострадал одним из первых. Бонапарт не внял его убеждениям, не признал его нейтралитета, наложил на Парму контрибуцию в 2 миллиона франков золотом и обязал доставить 1700 лошадей. Двинувшись дальше, он подошел к местечку Лоди, где ему нужно было перейти через реку Адду. Этот важный пункт защищал 10-тысячный австрийский отряд.

10 мая произошло знаменитое сражение под Лоди. Тут снова, как при марше по «Карнизу», Бонапарт нашел нужным рискнуть жизнью: самый страшный бой завязался у моста, и главнокомандующий во главе гренадерского батальона бросился прямо под град пуль, которыми австрийцы осыпали мост. 20 австрийских орудий буквально сметали картечью все на мосту и около моста. Гренадеры с Бонапартом во главе взяли мост и далеко отбросили австрийцев, которые оставили на месте около 2 тысяч убитыми и ранеными и 15 пушек. Немедленно Бонапарт начал преследование отступающего неприятеля и 15 мая вошел в Милан. Еще накануне этого дня, 14 мая (25 флореаля), он писал Директории в Париж: «Ломбардия принадлежит сейчас (Французской) республике».

В июне французский отряд под начальством Мюрата занял, согласно приказу Бонапарта, Ливорно, а генерал Ожеро занял Болонью. Бонапарт в середине июня лично занял Модену, затем наступила очередь Тосканы, хотя герцог Тосканский был нейтрален в происходившей франко-австрийской войне. Бонапарт не обращал на нейтралитет этих итальянских государств ни малейшего внимания. Он входил в города и деревни, реквизировал все нужное для армии, забирал часто и все вообще, что ему казалось достойным этого, начиная с пушек, пороха и ружей и кончая картинами старых мастеров эпохи Ренессанса.

Бонапарт смотрел на эти тогдашние увлечения своих воинов очень снисходительно. Дело дошло до мелких вспышек и восстаний. В Павии, в Луго, произошли нападения местного населения на французские войска. В Луго (недалеко от Феррары) толпа убила 5 французских драгун, за что город подвергся каре: изрублено было несколько сот человек, а город отдан был на поток и разграбление солдатам, которые перебили всех жителей, подозревавшихся во враждебных намерениях. Такие же жестокие уроки были даны и в других местах. Значительно усилив свою артиллерию пушками и снарядами, как взятыми у австрийцев с бою, так и отнятыми у нейтральных итальянских государств, Бонапарт двинулся дальше, к крепости Мантуе, одной из сильнейших в Европе по естественным условиям и по искусственно созданным укреплениям.

Бонапарт едва успел приступить к правильной осаде Мантуи, как узнал, что на помощь осажденной крепости спешит специально посланная для этого из Тироля 30-тысячная австрийская армия под начальством очень дельного и талантливого генерала Вурмзера. Эта весть необычайно ободрила всех врагов французского нашествия. А ведь за эту весну и лето 1796 г. к католическому духовенству и североитальянскому полуфеодальному дворянству, ненавидевшим самые принципы буржуазной революции, которые несла с собой в Италию французская армия, прибавились многие и многие тысячи крестьян и горожан, жестоко пострадавших от грабежей, чинимых армией генерала Бонапарта. Разгромленный и принужденный к миру Пьемонт мог возмутиться в тылу у Бонапарта и перерезать его сообщения с Францией.

16 тысяч человек Бонапарт предназначил на осаду Мантуи, 29 тысяч у него были в резерве. Он ждал подкрепления из Франции. Навстречу Вурмзеру он послал одного из лучших своих генералов - Массена. Но Вурмзер отбросил его. Бонапарт отрядил другого, тоже очень способного своего помощника, который еще до него был уже в генеральских чинах, - Ожеро. Но и Ожеро был отброшен Вурмзером. Положение становилось отчаянным для французов, и тут Бонапарт совершил свой маневр, который, по мнению и старых теоретиков и более новых, мог бы сам по себе обеспечить ему «бессмертную славу» (выражение Жомини), даже если бы тогда, в самом начале своего жизненного пути, он был убит.

Вурмзер уже торжествовал близкую победу над страшным врагом, уже вошел в осажденную Мантую, сняв с нее, таким образом, осаду, как вдруг он узнал, что Бонапарт со всеми силами бросился на другую колонну австрийцев, действовавших на сообщениях Бонапарта с Миланом, и в трех битвах их разбил. Это были сражения при Лонато, Сало и Брешии. Вурмзер, узнав об этом, вышел из Мантуи со всеми своими силами и, разбив заслон, поставленный против него французами под начальством Валлета, отбросив в ряде стычек еще и другие французские отряды, наконец 5 августа встретился под Кастильоне с самим Бонапартом и потерпел тяжкое поражение благодаря блестящему маневру, в результате которого часть французских войск вышла в тыл австрийцам.

После ряда новых сражений Вурмзер с остатками разбитой армии сначала кружил у верхнего течения Адидже, потом заперся в Мантуе. Бонапарт возобновил осаду. На выручку уже на этот раз не только Мантуи, но и самого Вурмзера в Австрии была снаряжена в спешном порядке новая армия, под начальством Альвинци, тоже (подобно Вурмзеру, эрцгерцогу Карлу и Меласу) одного из лучших генералов Австрийской империи. Бонапарт пошел навстречу Альвинци, имея 28 500 человек, оставив 8300 человек осаждать Мантую. Резервов у него почти не было, их не насчитывалось и 4 тысяч. «Генерал, который очень уж исключительно заботится перед сражением о резервах, непременно будет разбит», - это на все лады повторял всегда Наполеон, хотя он был, конечно, далек от отрицания огромного значения резервов в длительной войне. Армия Альвинци была значительно больше. Альвинци отбросил несколько французских отрядов в ряде стычек. Бонапарт велел эвакуировать Виченцу и еще несколько пунктов. Он сосредоточил около себя все свои силы, готовясь к решающему удару.

15 ноября 1796 г. начался, а вечером 17 ноября окончился упорный и кровопролитный бой при Арколе. Альвинци, наконец, столкнулся с Бонапартом. Австрийцев было больше, и сражались они с чрезвычайной стойкостью - тут были отборные полки Габсбургской монархии. Одним из самых важных пунктов был знаменитый Аркольский мост. Трижды французы бросались на штурм и брали мост и трижды с тяжкими потерями отбрасывались оттуда австрийцами. Главнокомандующий Бонапарт повторил в точности то, что он сделал за несколько месяцев до того при взятии моста в Лоди: он бросился лично вперед со знаменем в руках. Около него было перебито несколько солдат и адъютантов. Бой длился трое суток с небольшими перерывами. Альвинци был разбит и отброшен.

Больше полутора месяцев после Арколе австрийцы оправлялись и готовились к реваншу. В середине января 1797 г. наступила развязка. В трехдневной кровопролитной битве при Риволи 14 и 15 января 1797 г. генерал Бонапарт наголову разбил всю австрийскую армию, на этот раз тоже собранную, уже в подражание молодому французскому полководцу, в один кулак. Спасшись с остатками разбитой армии, Альвинци уже не смел и помыслить о спасении Мантуи и запертой в Мантуе армии укрывавшегося там Вурмзера. Через две с половиной недели после битвы при Риволи Мантуя капитулировала. Бонапарт обошелся при этом весьма милостиво с побежденным Вурмзером.

После взятия Мантуи Бонапарт двинулся на север, явно угрожая уже наследственным габсбургским владениям. Когда спешно вызванный на итальянский театр военных действий в начале весны 1797 г. эрцгерцог Карл был разбит Бонапартом в целом ряде сражений и отброшен к Бреннеру, куда отступил с тяжкими потерями, в Вене распространилась паника. Она шла из императорского дворца. В Вене стало известно, что спешно запаковывают и куда-то прячут и увозят коронные драгоценности. Австрийской столице угрожало нашествие французов. Ганнибал у ворот! Бонапарт в Тироле! Бонапарт завтра будет в Вене! Такого рода слухи, разговоры, возгласы остались в памяти современников, переживавших этот момент в старой богатой столице Габсбургской монархии. Гибель нескольких лучших австрийских армий, страшные поражения самых талантливых и способных генералов, потеря всей северной Италии, прямая угроза столице Австрии - таковы были тогда итоги этой годовой кампании, начавшейся в конце марта 1796 г., когда Бонапарт впервые вступил в главное командование французами. В Европе гремело его имя.

После новых поражений и общего отступления армии эрцгерцога Карла австрийский двор понял опасность продолжения борьбы. В начале апреля 1797 г. генерал Бонапарт получил официальное уведомление, что австрийский император Франц просит начать мирные переговоры. Бонапарт, следует заметить, сделал от себя все зависящее, чтобы окончить войну с австрийцами в такой благоприятный для себя момент, и, наседая со всей своей армией на поспешно от него отступающего эрцгерцога Карла, он в то же время извещал Карла о своей готовности к миру. Известно любопытное письмо, в котором, щадя самолюбие побежденных, Бонапарт писал, что если ему удастся заключить мир, то этим он будет гордиться более, «чем печальной славой, которая может быть добыта военными успехами». «Разве не достаточно убили мы народа и причинили зла бедному человечеству?» - писал он Карлу.

Директория согласилась на мир и только раздумывала, кого послать для ведения переговоров. Но пока она размышляла об этом и пока ее избранник (Карл) ехал в лагерь Бонапарта, победоносный генерал уже успел заключить перемирие в Леобене.

Но еще до начала леобенских переговоров Бонапарт покончил с Римом. Папа Пий VI, враг и непримиримый ненавистник Французской революции, смотрел на «генерала Вандемьера», ставшего главнокомандующим именно в награду за истребление 13 вандемьера благочестивых роялистов, как на исчадие ада и всячески помогал Австрии в ее трудной борьбе. Как только Вурмзер сдал французам Мантую с 13 тысячами гарнизона и с несколькими сотнями орудий и у Бонапарта освободились войска, прежде занятые осадой, - французский полководец отправился в экспедицию против папских владений.

Папские войска были разгромлены Бонапартом в первой же битве. Они бежали от французов с такой быстротой, что посланный Бонапартом в погоню за ними Жюно не мог их догнать в продолжение двух часов, но, догнав, часть изрубил, часть же взял в плен. Затем город за городом стали сдаваться Бонапарту без сопротивления. Он брал все ценности, какие только находил в этих городах: деньги, бриллианты, картины, драгоценную утварь. И города, и монастыри, и сокровищницы старых церквей предоставили победителю громадную добычу и здесь, как и на севере Италии. Рим был охвачен паникой, началось повальное бегство состоятельных людей и высшего духовенства в Неаполь.

Папа Пий VI, охваченный ужасом, написал Бонапарту умоляющее письмо и отправил с этим письмом кардинала Маттеи, своего племянника, и с ним делегацию просить мира. Генерал Бонапарт отнесся к просьбе снисходительно, хотя сразу же дал понять, что речь идет о полной капитуляции. 19 февраля 1797 г. уже был подписан мир с папой в Толентино. Папа уступал очень значительную и самую богатую часть своих владений, уплачивал 30 миллионов франков золотом, отдавая лучшие картины и статуи своих музеев. Эти картины и статуи из Рима, так же как еще раньше из Милана, Болоньи, Модены, Пармы, Пьяченцы, а позже из Венеции, были отправлены Бонапартом в Париж. Перепуганный до последней степени папа Пий VI моментально согласился на все условия. Сделать это ему было тем легче, что Бонапарт в его согласии нисколько и не нуждался.

Почему Наполеон уже тогда не сделал того, что он совершил несколько лет спустя? Почему он не занял Рим, не арестовал папу? Это объясняется, во-первых, тем, что еще предстояли мирные переговоры с Австрией, а слишком крутой поступок с папой мог взволновать католическое население центральной и южной Италии и создать этим для Бонапарта необеспеченный тыл. А, во-вторых, мы знаем, что за время этой блестящей первой итальянской войны с ее непрерывными победами над большими, могущественными армиями грозной тогда Австрийской империи у молодого генерала была одна такая бессонная ночь, которую он всю прошагал перед своей палаткой, впервые задавая себе вопрос, который раньше не приходил ему в голову: неужели всегда ему и впредь придется побеждать и завоевывать новые страны для Директории, «для этих адвокатов»?

Много лет должно было пройти и много воды и крови должно было утечь, пока Бонапарт рассказал об этом своем уединенном ночном размышлении. Но ответ на этот заданный себе тогда вопрос он, конечно, дал вполне отрицательный. И в 1797 г. 28-летний завоеватель Италии уже видел в Пие VI не запуганного, трепещущего хилого старика, с которым можно было сделать, что угодно: Пий VI был для Наполеона духовным повелителем многих миллионов людей в самой Франции, и всякий, кто думает об утверждении своей власти над этими миллионами, должен считаться с их суевериями. Наполеон на церковь в точном смысле этого слова смотрел как на удобное полицейско-духовное орудие, помогающее управлять народными массами; в частности католическая церковь, с его точки зрения, была бы особенно удобна в этом отношении, но, к сожалению, она всегда претендовала и продолжает претендовать на самостоятельное политическое значение, и все это в значительной степени оттого, что она обладает законченной и совершенной, стройной организацией и повинуется как верховному владыке папе.

Что касается именно папства, то к нему Наполеон относился как к выработавшемуся исторически и укрепившемуся почти двумя тысячелетиями чистейшему шарлатанству, которое выдумали в свое время римские епископы, ловко воспользовавшись благоприятными для них местными и историческими условиями средневековой жизни. Но, что и такое шарлатанство может быть серьезнейшей политической силой, это он понимал очень хорошо.

Смирившийся, потерявший лучшие свои земли, трепещущий папа уцелел пока в Ватиканском дворце. Наполеон не вошел в Рим; он поспешил, покончив дело с Пием VI. обратно в северную Италию, где нужно было заключить мир с побежденной Австрией.

Прежде всего нужно сказать, что и леобенское перемирие, и последовавший затем Кампо-Формийский мир, и все вообще дипломатические переговоры Бонапарт вел всегда по собственному своему произволению и вырабатывал условия тоже ни с чем, кроме своих соображений, не считаясь. Как это стало возможным? Почему это сходило ему с рук? Здесь прежде всего действовало старинное правило: «победителей не судят». Республиканских генералов (самых лучших, вроде Моро) австрийцы как раз в этом же 1796 году и в начале 1797 г. били на Рейне, а рейнская армия требовала и требовала денег на свое содержание, хотя с самого начала была хорошо экипирована. Бонапарт же с ордой недисциплинированных оборванцев, которую он превратил в грозное и преданное войско, ничего не требовал, а, напротив, посылал в Париж миллионы золотой монетой, произведения искусства, завоевал Италию, в бесчисленных боях уничтожая одну австрийскую армию за другой, принудил Австрию просить мира. Битва при Риволи и взятие Мантуи, завоевание папских владений - последние подвиги Бонапарта окончательно сделали непререкаемым его авторитет.

Леобен - это город в Штирии, австрийской провинции, которая в этой своей части находится в каких-нибудь 250 километрах от подступов к Вене. Но чтобы окончательно и формально утвердить за собой все желаемое в Италии, т. е. все уже завоеванное и все, что еще захочется подчинить своей власти на юге, и вместе с тем чтобы заставить австрийцев пойти на серьезные жертвы на далеком от Бонапарта западногерманском театре военных действий, где французам очень не везло, - необходимо было все-таки дать Австрии хоть какую-нибудь компенсацию. Бонапарт знал, что хотя его авангард и стоит уже в Леобене, но что доведенная до крайности Австрия будет яростно защищаться и что пора кончать. Где же взять эту компенсацию? В Венеции. Правда, Венецианская республика была вполне нейтральна и делала все, чтобы не дать никакого повода к нашествию, но Бонапарт решительно никогда не затруднялся в таких случаях. Придравшись к первому же попавшемуся поводу, он послал туда дивизию. Еще раньше этой посылки он в Леобене заключил с Австрией перемирие именно на таких основаниях: австрийцы отдавали французам берега Рейна и все свои итальянские владения, занятые Бонапартом, а взамен им была обещана Венеция.

Собственно, Бонапарт решил разделить Венецию: город на лагунах отходил к Австрии, а материковые владения Венеции - к той «Цизальпийской республике», которую завоеватель решил создать из главной массы занятых им итальянских земель. Конечно, эта новая «республика» являлась отныне фактически владением Франции. Оставалась небольшая формальность: объявить венецианскому дожу и сенату, что их государство, бывшее самостоятельным с момента своего основания, т. е. с середины V в., перестало существовать, так как это понадобилось генералу Бонапарту для успешного завершения его дипломатических комбинаций. Он даже и свое собственное правительство, Директорию, уведомил о том, что собирается сделать с Венецией, лишь когда уже начал приводить в исполнение свое намерение. «Я не могу вас принять, с вас каплет французская кровь», - написал он венецианскому дожу, умолявшему о пощаде. Тут имелось в виду, что на рейде в Лидо был кем-то убит один французский капитан. Но даже и предлога не требовалось, все было ясно. Бонапарт приказал генералу Барагэ д"Илье занять Венецию. В июне 1797 г. все было кончено: после 13 столетий богатейшая событиями самостоятельной исторической жизни купеческая республика прекратила свое существование.

Итак, в руках Бонапарта оказался тот богатый объект для дележа, которого только и недоставало для окончательного и выгоднейшего замирения с австрийцами. Но случилось так, что завоевание Венеции сослужило Бонапарту и еще одну, совсем уже неожиданную, службу.

В один майский вечер 1797 г. к главнокомандующему французской армией, генералу Бонапарту, находившемуся тогда в Милане, прибыла экстренная эстафета от подчиненного ему генерала Бернадотта из Триеста, уже занятого, по приказу Бонапарта, французами. Примчавшийся курьер передал Бонапарту портфель, а донесение Бернадотта объясняло происхождение этого портфеля. Оказывалось, что портфель взят у некоего графа д"Антрэга, роялиста и агента Бурбонов, который, спасаясь от французов, бежал из Венеции в Триест, но тут и попал в руки уже вошедшего в город Бернадотта. В этом-то портфеле и оказались поразительные документы. Чтобы понять все значение этой неожиданной находки, нужно хоть в нескольких словах напомнить о том, что в тот момент творилось в Париже.

Те слои крупнейшей финансовой, торговой буржуазии и землевладельческой аристократии, которые были как бы «питательной средой» вандемьерского восстания в 1795 г., вовсе не были и не могли быть разгромлены пушками Бонапарта. Разгромлена была лишь их боевая верхушка, руководящие элементы секций, выступавшие в этот день рука об руку с активными роялистами. Но эта часть буржуазии не переставала и после вандемьера находиться в глухой оппозиции к Директории.

Когда весной 1796 г. был раскрыт заговор Бабефа, когда призрак нового пролетарского выступления, нового прериаля, начал вновь жестоко тревожить собственнические массы в городе и в деревне, то побежденные в вандемьере роялисты снова приободрились и подняли голову. Но они снова ошиблись, как ошиблись в 1795 г., летом на Кибероне и в вандемьере в Париже; они снова не учли, что хотя массы новых землевладельцев желают в защиту своей собственности создания сильной полицейской власти, хотя новая разбогатевшая на распродаже национального имущества буржуазия готова принять монархию, даже монархическую диктатуру, но возвращение Бурбона поддержит, может быть, лишь ничтожнейшая доля крупнейшей буржуазии города и деревни, потому что Бурбон всегда будет дворянским королем, а не буржуазным, и с ним вернутся феодализм и эмиграция, которая потребует обратно свои земли.

И все-таки, так как роялисты были из всех контрреволюционных группировок лучше всех организованы, сплочены, снабжены активной помощью и средствами из-за границы, имели на своей стороне духовенство, они и на этот раз взяли в свои руки руководящую роль в подготовке низвержения Директории весной и летом 1797 г. Это и должно было в конечном счете погубить и на этот раз возглавляемое ими движение. Дело в том, что всякий раз частичные выборы в Совет пятисот давали ясный перевес правым, реакционным, иногда даже явственно роялистским элементам. Даже в самой Директории, находившейся под угрозой контрреволюции, были колебания. Бартелеми и Карно были против решительных мер, а Бартелеми и вообще тайно сочувствовал многому в поднимающемся движении. Остальные три директора - Баррас, Ребель, Ларевельер-Лепо - постоянно совещались, но не решались ничего предпринять, чтобы предупредить готовящийся удар.

Одним из обстоятельств, которые очень тревожили Барраса и его двух товарищей, не желавших без борьбы отдавать свою власть, а может быть, и жизнь и решившихся бороться всеми мерами, было то, что генерал Пишегрю, прославленный завоеванием Голландии в 1795 г., оказался в лагере оппозиции. Он был избран президентом Совета пятисот, главой высшей законодательной власти в государстве, и его предназначали в верховные руководители готовящегося нападения на республиканских «триумвиров» - так называли трех директоров (Барраса, Ларевельер-Лепо и Ребеля).

Таково было положение вещей летом 1797 г. Бонапарт, воюя в Италии, зорко следил за тем, что делается в Париже. Он видел, что республике грозит явная опасность. Сам Бонапарт республику не любил и вскоре республику задушил, но он вовсе не намерен был допустить эту операцию преждевременно, а самое главное, вовсе не желал, чтобы это пошло на пользу кому-либо другому. В бессонную итальянскую ночь он уже ответил себе, что не всегда ему суждено побеждать только в пользу «этих адвокатов». Но еще меньше он хотел побеждать в пользу Бурбона. Его тоже, как и директоров, беспокоило, что во главе врагов республики стоит один из популярных генералов - Пишегрю. Это имя могло в решающий миг сбить с толку солдат. Они могли пойти за Пишегрю именно потому, что верили в его искренний республиканизм, и могли не понять, куда он их ведет.

Теперь уже без труда можно представить себе, что должен был почувствовать Бонапарт, когда ему прислали из Триеста с такой поспешностью толстый портфель, отобранный у арестованного графа д"Антрэга, и когда в этом портфеле он нашел непререкаемые доказательства измены Пишегрю, тайных его переговоров с агентом принца Конде, Фош-Борелем, прямые свидетельства о давнем его предательском поведении относительно республики, которой он служил. Только одна маленькая неприятность несколько замедлила отправку этих бумаг прямо в Париж, к Баррасу. Дело в том, что в одной из бумаг (и притом в самой важной для обвинения Пишегрю) другой агент Бурбонов, Монгайар, между прочим рассказывал, что он побывают в Италии у Бонапарта в главной квартире армии и пытался с ним тоже вести переговоры. Хотя ничего больше и не было, кроме этих ничего не значащих строк, хотя Монгайар и мог под каким-нибудь предлогом действительно побывать под чужим именем у Бонапарта, но генерал Бонапарт решил, что лучше эти строки уничтожить, чтобы не ослаблять впечатления касательно Пишегрю. Он приказал доставить к себе д"Антрэга и предложил ему тут же переписать этот документ, выпустив нужные строки, и подписать его, грозя иначе расправиться с ним. Д"Антрэг мигом сделал все, что от него требовалось, и был спустя некоторое время выпущен (т. е. ему было устроено мнимое «бегство» из-под стражи). Документы вслед за тем были Бонапартом отправлены и доставлены Баррасу. Это развязало руки «триумвирам». Они не сразу опубликовали ужасающую бумагу, которую им доставил Бонапарт, но сначала подтянули особенно верные дивизии, затем подождали генерала Ожеро, которого спешно отрядил Бонапарт из Италии в Париж на помощь директорам. Кроме того, Бонапарт обещал прислать из вновь реквизированных в Италии денег 3 миллиона франков золотом для усиления средств Директории в предстоящий критический момент.

В 3 часа ночи 18 фрюктидора (4 сентября 1797 г.) Баррас приказал арестовать двух подозрительных по своей умеренности директоров; Бартелеми был схвачен, а Карно успел бежать. Начались массовые аресты роялистов, чистка Совета пятисот и Совета старейшин, за арестами последовала высылка их без суда в Гвиану (откуда не очень многие вернулись впоследствии), закрытие заподозренных в роялизме газет, массовые аресты в Париже и провинции. Уже на рассвете 18 фрюктидора всюду красовались огромные плакаты: это были напечатанные документы, подлинники которых, как сказано, прислал в свое время Бонапарт Баррасу. Пишегрю, председатель Совета пятисот, был схвачен и тоже увезен в Гвиану. Никакого сопротивления этот переворот 18 фрюктидора не встретил. Плебейские массы ненавидели, роялизм еще больше, чем Директорию, и открыто радовались удару, сокрушившему надолго старых приверженцев династии Бурбонов. А «богатые секции» на этот раз на улицу не вышли, хорошо помня страшный вандемьерский урок, который преподал им в 1795 г. при помощи артиллерии генерал Бонапарт.

Директория победила, республика была спасена, и победоносный генерал Бонапарт из своего далекого итальянского лагеря горячо поздравляют Директорию (которую он уничтожил спустя два года) со спасением республики (которую он уничтожит спустя семь лет).

Бонапарт был доволен событием 18 фрюктидора еще и в другом отношении. Леобенское перемирие, заключенное с австрийцами еще в мае 1797 г., так и оставалось перемирием. Австрийское правительство вдруг стало летом обнаруживать признаки бодрости и почти грозить, и Бонапарт прекрасно знал, в чем тут дело; Австрия, как и вся монархическая Европа, затаив дыхание, следила за тем, что разыгрывалось в Париже. В Италии ждали со дня на день свержения Директории и республики, возвращения Бурбонов и ликвидации поэтому всех французских завоеваний. 18 фрюктидора с разгромом роялистов, с публичным изобличением измены Пишегрю положило конец всем этим мечтаниям.

Генерал Бонапарт стал резко настаивать на скорейшем подписании мира. Из Австрии был послан для переговоров с Бонапартом искусный дипломат Кобенцль. Но тут коса нашла на камень. Кобенцль во время долгих и трудных переговоров жаловался своему правительству, что редко можно встретить «такого сутягу и такого бессовестного человека», как генерал Бонапарт. Здесь еще больше, чем когда-либо, обнаружились дипломатические способности Бонапарта, по мнению многих источников той эпохи, не уступавшие его военному гению. Только раз он поддался одному из тех припадков ярости, которые впоследствии, когда он уже чувствовал себя владыкой Европы, овладевали им часто, но теперь пока еще были внове. «Ваша империя - это старая распутница, которая привыкла, чтобы все ее насиловали... Вы забываете, что Франция победила, а вы побеждены... Вы забываете, что вы тут со мной ведете переговоры, окруженные моими гренадерами...» - бешено кричал Бонапарт. Он швырнул об пол столик, на котором стоял привезенный Кобенцлем драгоценный фарфоровый кофейный сервиз, подарок австрийскому дипломату от русской императрицы Екатерины. Сервиз разбился вдребезги. «Он вел себя, как сумасшедший», - доносил об этом Кобенцль. 17 октября 1797 г. в местечке Кампо-Формио был подписан наконец мир между Французской республикой и Австрийской империей.

Почти все то, на чем настаивал Бонапарт и в Италии, где он побеждал, и в Германии, где австрийцы вовсе не были еще побеждены французскими генералами, было им достигнуто. Венеция, как и желал Бонапарт, послужила компенсацией Австрии за эти уступки на Рейне.

Бурным ликованием встретили в Париже весть о мире. Страна ждала торгового и промышленного оживления. Имя гениального военного вождя было у всех на устах. Все понимали, что война, проигранная прочими генералами на Рейне, была выиграна одним Бонапартом в Италии и что этим был спасен также и Рейн. Официальным, официозным и совсем частным печатным и устным восхвалениям победоносного генерала, завоевателя Италии, не было конца. «О, могущественный дух свободы! Ты один мог породить... итальянскую армию, породить Бонапарта! Счастливая Франция!» - восклицал в своей речи один из директоров республики, Ларевельер-Лепо.

Между тем Бонапарт наскоро заканчивал организацию новой вассальной Цизальпинской республики, куда включил часть завоеванных им земель (прежде всего Ломбардию) Другая часть его завоеваний была непосредственно присоединена к Франции. Наконец, третья часть (вроде Рима) оставлена была до поры до времени в руках прежних государей, но с фактическим подчинением их Франции. Бонапарт организовал эту Цизальпинскую республику так, что при видимости существования совещательного собрания представителей из состоятельных слоев населения вся фактическая сила должна была находиться в руках французской оккупационной военной власти и присланного из Парижа комиссара. Ко всей традиционной фразеологии об освобождении народов, о братских республиках и т д. он относился с самым откровенным презрением. Он ничуть не верил тому, что в Италии есть хоть сколько-нибудь значительное число людей, которые были бы охвачены тем энтузиазмом к свободе, о котором он сам говорил в своих воззваниях к населению завоевываемых им стран.

Расправа над непокорной Павией

Распространялась по Европе официальная версия о том, как великий итальянский народ сбрасывает долгое иго суеверий и притеснений и несметной массой берется за оружие, чтобы помогать освободителям-французам, а на деле вот что - не для публики, а для Директории сообщал доверительно Бонапарт: «Вы воображаете себе, что свобода подвинет на великие дела дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ... В моей армии нет ни одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах, которые грабят и ни на что не годятся...» И дальше он говорит, что только с умением и при помощи «суровых примеров» можно держать Италию в руках. А итальянцы уже имели случай узнать, что именно он понимает под суровыми мерами. Он жестоко расправился с жителями г. Бинаско, с г. Павией, с некоторыми деревнями, около которых были найдены убитыми отдельные французы.

Во всех этих случаях действовала вполне планомерная политика Наполеона, которой он держался всегда: ни одной бесцельной жестокости и совсем беспощадный массовый террор, если это ему было нужно для подчинения завоеванной страны. Он уничтожил в завоеванной Италии всякие следы феодальных прав, где они были, он лишил церковь и монастыри права на некоторые поборы, он успел за те полтора года (с весны 1796 до поздней осени 1797 г.), которые он провел в Италии, ввести кое-какие законоположения, которые должны были приблизить социально-юридический строй жизни северной Италии к тому, который успела выработать буржуазия во Франции. Зато он тщательно и аккуратно эксплуатировал все итальянские земли, где только побывал, много миллионов золотом он отправил Директории в Париж, а вслед за этим и сотни лучших творений искусства из итальянских музеев и картинных галерей. Не забыл он и лично себя и своих генералов: они вернулись из похода богатыми людьми. Однако, подвергая Италию такой беспощадной эксплуатации, он понимал, что как ни трусливы (по его мнению) итальянцы, но что очень любить французов (армию которых они же и содержали из своих средств) им не за что и что даже их долготерпению может наступить внезапный конец. Значит, угроза военным террором - главное, что может на них действовать в желательном для завоевателя духе.

Ему еще не хотелось покидать завоеванную страну, но Директория ласково, однако очень настойчиво звала его после Кампо-Формио в Париж. Директория назначила его теперь главнокомандующим армии, которая должна была действовать против Англии. Бонапарт уже давно почуял, что Директория начала его побаиваться. «Они завидуют мне, я это знаю, хоть они и курят фимиамом под моим носом; но они меня не одурачат. Они поспешили назначить меня генералом армии против Англии, чтобы убрать меня из Италии, где я больше государь, чем генерал», - так оценивал он свое назначение в доверительных беседах.

7 декабря 1797 г. он прибыл в Париж, а 10 декабря был триумфально встречен Директорией в полном составе в Люксембургском дворце. Несметная толпа народа собралась у дворца, самые бурные крики и рукоплескания приветствовали Наполеона, когда он прибыл к дворцу. Речи, которыми встретили его Баррас, первенствующий член Директории, и другие члены Директории, и лукавый, дальше всех проникающий мыслью в будущее, умный и продажный министр иностранных дел Талейран, и остальные сановники, восторженные славословия толпы на площади - все это принималось 28-летним генералом с полным наружным спокойствием, как нечто должное и нисколько его не удивляющее. В душе он никогда особой цены восторгам народных толп не придавал: «Народ с такой же поспешностью бежал бы вокруг меня, если бы меня вели на эшафот», - сказал он после этих оваций (конечно, не во всеуслышание).

Едва приехав в Париж, Бонапарт принялся проводить через Директорию проект новой большой войны: в качестве генерала, назначенного действовать против Англии, он решил, что есть место, откуда можно грозить англичанам более успешно, чем на Ла-Манше, где их флот сильнее французского. Он предложил завоевать Египет и создать на Востоке подступы и плацдармы для дальнейшей угрозы английскому владычеству в Индии.

Не сошел ли он с ума? - спрашивали себя в Европе многие, когда уже летом 1798 г. узнали о совершившемся, потому что строжайшая тайна окружала до той поры новый план Бонапарта и обсуждение этого плана весной 1798 г. в заседаниях Директории.

Но то, что казалось издали обывательскому уму фантастической авантюрой, на самом деле тесно связывалось с определенными и стародавними устремлениями не только революционной, но и дореволюционной французской буржуазии. План Бонапарта оказался приемлемым.

Наполеон Бонапарт в полной мере смог проявить себя, как блестящий полководец, во время первого итальянского похода. Несмотря на то, что Италия считалась второстепенным фронтом, Наполеон смог поставить ее во главу всей войны Франции с европейскими государствами.

Придя в Ниццу, великий полководец обнаружил собственную армию в весьма плохом состоянии. Все средства, с помощью которых должны были снабжать солдат всем необходимым, оседали в карманах руководства. Наполеону пришлось действовать радикально. Восстановив силы армии самыми жесткими методами, он направил ее в Италию, где материальных благ было в достатке. Пройдя через Альпы, полководец провел армию на итальянские земли. Далее он подписал мир с Сардинией, из-за чего Австрия утратила союзника на севере Италии. Это дало возможность победить австрийскую армию и полностью занять северные итальянские земли.

Французы с легкостью одерживали победы, а итальянцы с радостью встречали солдат, которые несли избавление от австрийской власти. Пусть и встречались редкие стычки армии с местными жителями, Наполеон пресекал их на корню. Взяв Мантую, полководец повел воинов в Папскую область и в первом же бою одержал победу над Папской армией. Это заставило Папу Пия Шестого капитулировать и подписать мир, согласившись на все условия Наполеона. Несмотря на успешные сражения, Бонапарт решил не входить в Рим, чтобы не поднять волну бунта среди католического населения.

В 1797 Наполеон прибыл в Комо, где на Вилле Сапорити (Villa Saporiti) провозгласил конституцию Цизальпинской республики.

Цизальпинская республика была задумана как «дочернее» государство Первой Французской республики. Она была создана в северной Италии объединением Транспаданской и Циспаданской республик в период войн антифранцузских коалиций.

Villa Passalacqua, в которой бывал Наполеон.

Так, благодаря безукоризненным полководческим качествам и продуманной тактике, Наполеон, с помощью итальянского фронта, не просто поборол Австрийскую Империю. Он заставил ее просить мира. Итальянский поход сделал авторитет Бонапарта непререкаемым.

Королевство Сардиния (1796)
(1796)
(1796)
Папская область
(1796)
(1796)
(1796)
(1797)

Описание кампании

Директория считала Итальянский фронт второстепенным, основные действия предполагалось проводить в Германии . Однако Бонапарт своими успехами в Италии сделал свой фронт главным в кампании -1797 годов . Прибыв к месту назначения в Ниццу , Наполеон нашёл южную армию в плачевном состоянии: те средства, что отпускались на содержание солдат, разворовывались. Голодные, разутые солдаты представляли собой скопище оборванцев. Наполеон действовал жёстко: приходилось прибегать к любым средствам вплоть до расстрелов, чтобы прекратить воровство и восстановить дисциплину. Экипировка ещё не была закончена, когда он, не желая упускать время, обратился к солдатам с воззванием, указав в нём, что армия войдёт в плодородную Италию, где не будет недостатка в материальных благах для них, и выступил в поход.

Описание театра боевых действий

Итальянский театр представлял низменную долину реки По , окаймлённую с северо-запада и юго-запада Альпами , а на юге - Лигурийскими Апенинами . Река По, протекающая с запада на восток, представляет серьёзную преграду, с рядом крепостей по обоим её берегам. Долина По делится на 2 части: северную равнинную, сравнительно населённую и богатую; она пересечена в меридиональном направлении левыми притоками По, представляющими естественные оборонительные линии; и южную - меньшую по площади, заполненную горными отрогами, доходящими иногда (Страделла) до реки По; эта часть менее богата и слабее населена. Лигурийские Апенины круто спускаются к морю, образуя приморскую полосу Ривьеру ; к северу склоны их положе, чем к югу. Из Ривьеры в долину По вели важнейшие дороги: из Ниццы в Кунео , из Савоны в Кераско и Алессандрию и из Генуи в Алессандрию (шоссе). Береговая дорога (Корниш), служащая сообщением с Францией, была размыта и не обеспечена с моря.

Положение сторон

На Итальянском театре находилось 2 французские армии: альпийская Келлермана (20 тысяч человек), на которую было возложено обеспечение горных проходов со стороны Пьемонта , и генерала Бонапарта. Против Келлермана находился герцог Аостский с 20 тысячами человек; против Бонапарта австро-сардинская армия Больё . К началу кампании положение армии Бонапарта было следующее. Дивизия Лагарпа занимала Савону, имея бригаду Червони у Вольтри; дивизия Массены - в Финале; дивизия Ожеро - у Лоано; дивизия Серюрье - в Гарессио; конница Кильмена - на правом берегу реки Вара. Всего около 32 тысяч человек. Кроме того, французские войска занимали проходы Тенде и Коль-де-Сериз и частью были расположены на берегу моря. Но эти части в состав армии не входили. Таким образом, 32 тысячи были расположены на протяжении около 45 километров.

Положение войск Больё: сардинский отряд генерала Колли (15 тысяч человек) и отряд австрийцев генерала Проверы (5 тысяч человек) занимали фронты: Мондови , Чеву , Монтеноте (40 километров); остальные войска в 2 группах: правое крыло Аржанто (14 тысяч человек): Овада - Акви - Алессандрия - Тортона (50 километров), левое Себотендорфа (16 тысяч человек) - в треугольнике Лоди - Павия - Пьяченца (по фронту около 45 километров).

Планы сторон

Больё предполагал вторгнуться в Ривьеру и отбросить французов за реку Вар . С этой целью Колли и Аржанто должны были двинуться в южном направлении к Апенинам, а Больё с левым крылом - через Бокетский проход и окрестности Генуи - в Ривьеру. План был сложен, армия дробилась, удар ослаблялся. Со своей стороны, Бонапарт решил прорвать растянутое расположение союзников и затем обратиться на Колли или на Больё. Таким образом, обе армии решили наступать.

Больё предполагал начать кампанию 10 апреля, для того, чтобы дать время подтянуться Себотендорфу к Нови , но, получив сведение о движении французов к Вольтри, решил, не ожидая сосредоточения сил, 10 батальонов и 2 эскадрона двинуть к Бокето на Геную, куда отряд прибыл в начале апреля. Колли же оставался в Чеве с авангардом у Миллезимо, Аржанто занимал пространство от Картемилии до Овадо (40 километров), Себотендорф - на походе из Тортоны в Геную.

В это время французская армия сосредоточивалась: 3 дивизии к Савоне, 4-я - к Лоано. Бонапарт, во исполнение своего плана, оставил Серюрье перед Колли, полубригаду против Больё, а с остальными войсками двинулся через Апенины против Аржанто. Перейдя Альпы по так называемому «карнизу» приморской горной гряды под пушками английских судов, Бонапарт 9 апреля 1796 года вывел свою армию в Италию.

Начало боев

Между тем, 10 апреля австрийцы перешли в наступление: Больё атаковал Червони у Бокето, оттеснил его, но не преследовал; в это время Аржанто двигался несколькими колоннами по направлению к Савоне; сначала он имел успех, но, наткнувшись на редут у М.-Леджино и не получая сведений о Больё, решил расположиться у Монтеноте. Здесь у Аржанто было около 7 тысяч человек, Бонапарт же сосредоточил 24 тысячи человек; 11 и 12 апреля произошли бои , после которых австрийцы отступили в беспорядке. Больё, боясь за сообщения, вместо энергичного наступления на Савону, чем облегчил бы положение Аржанто, решил сосредоточиться у Акви, с целью преградить здесь путь неприятелю. Помимо этого, он назначил для сосредоточения войск Аржанто - Дего, пункт, значительно ближе находившийся к неприятельскому расположению, чем к своему, а Колли совсем остался без указаний.

Разбив Аржанто, Бонапарт оставил против него дивизию Лагарпа, а сам обратился против Проверы и 13 апреля легко сбил австрийцев с высот Миллезимо. Сам Провера с 500 человек заперся в замке Коссария, где и капитулировал. Тогда Бонапарт, убедившись в ничтожности сил Проверы, снова обратился против Аржанто на Дего и 14 апреля овладел этим пунктом. При таких обстоятельствах Больё отказался от наступления, оказавшись в крайне тяжёлом положении: войска Аржанто и Проверы уничтожены, и неприятель овладел пунктами в центре его расположения.

Теперь Бонапарту оставалось обратиться против Колли. Дивизии Лагарпа было приказано наблюдать за Больё, а дивизии Серюрье и Ожеро и конница были направлены на Чеву (Серюрье - долиной Танаро, а Ожеро и конница - через Миллезимо), дивизия Массены, для атаки левого фланга Колли - в Монбаркаро. Колли занимал сильную позицию Чева - Пегадиора. 17 апреля французы заставили Колли оставить позицию, 18 апреля отбросили его с позиции Сен-Михель, а 22 апреля разбили при Мондови. Туринское правительство уполномочило Колли заключить перемирие и отказаться от дальнейших действий и обязалось продовольствовать французскую армию за время её пребывания в Пьемонте. Были подписаны выгодные Франции перемирие (28 апреля 1796 года) и мир (15 мая 1796 года) с Сардинским королевством, а австрийцы остались в северной Италии без союзника.

Лишившись союзника, Больё не мог уже бороться с Бонапартом, у которого было ещё около 30 тысяч человек, а потому решил ограничиться обороной Ломбардии и выжидать прибытия подкреплений. Уничтожив мосты на По, он расположил армию кордоном от Лумелло до Сомма, на протяжении 30 вёрст, и резерв за правым флангом, у Валеджио, прикрыв армию аванпостами от Верчелли по течению реки Сезии и реки По до Павии, на протяжении 80 километров. Таким образом, Больё отказался не только от активной обороны, но и от разведки. На решение уничтожить мосты и держать резервы за правым флангом, очевидно, повлияло то обстоятельство, что Бонапарт выговорил себе у сардинцев свободу перехода у Валенцы. Крупным недостатком расположения Больё было оставление без защиты дефиле у Страделлы, где шла единственная дорога к переправам у Пьяченцы и Кремоны. Бонапарт выбрал для переправы окрестности Пьяченцы, так как это выводило его в обход левого фланга Больё и на его сообщения, открывая Милан и магазины, и угрожало Парме и Модене, заставляя их стать на сторону директории. Безопасность этой операции обеспечивалась расположением Больё.

Распоряжения Бонапарта: дивизия Лагарпа направлялась через Тортону к Вогере, Массена - в Алессандрию, Серюрье должен был расположиться против Валенции; Ожеро направлен в Тортону. 3 мая дивизии должны были достигнуть назначенных пунктов. По прибытии их на места Бонапарт приказал Массене и Серюрье, оставаясь на месте, демонстрировать против Валенции, Далеману с вновь образованным из всех гренадерских рот и конницы авангардом выступить 5 мая из Вогеры и идти на Кастеджио к Пьяченце; за ним должны были следовать Лагарп и Ожеро. Обращает на себя внимание образцовая организация этого марша: благодаря эшелонированию войск, легко было сосредоточить их в случае переправы Больё; избегалось скопление на переправе и противник вводился в заблуждение.

Больё уже 4 мая, не видя перед собою наводки мостов, стал опасаться за свой левый фланг и отрядил к Фомбио Липтая с 7 батальонами и 6 эскадронами; 6 мая он окончательно убедился, что перед ним лишь демонстрация, но всё же не решился сосредоточить к левому флангу большую часть сил и поддержать Липтая, а послал лишь 3 батальона и 2 эскадрона; кроме того, выделил 4 батальона и 2 эскадрона для прикрытия Милана, 6 батальонов и 6 эскадронов в Павию, с целью перевести магазины в Лоди; с остальными же 7 батальонами и 12 эскадронами передвинулся в Белгиозо.

8 мая Далеман атаковал Липтая на укреплённой позиции у Фомбио и вынудил его к отступлению к Пичигетоне и Кремоне. К вечеру 8 мая дивизия Ожеро окончила переправу у Пиаченцы, сюда подходил Серюрье и на другой день должен был прибыть Массена. Таким образом, переправа была обеспечена. Больё, решивший отступить, побоялся переправиться через Адду у Пичигетоне и приказал войскам форсированным маршем следовать на Лоди, Крему и Кремону, оставив у Лоди Себотендорфа в виде арьергарда, с приказанием защищать переправу в течение 24 часов. 9 мая Бонапарт двинулся к Лоди и, отбросив австрийцев за Минчио, 15 мая вступил в Милан.

Здесь он занялся устройством тыла и реорганизацией армии. Было сформировано 4 дивизии и 5-я авангардная (Кильменя). 25 мая Бонапарт перешёл в наступление против Больё, который решил обороняться за рекой Минчио.

Положение сторон к 30 мая: Кильмень дошёл до Кастильоне, Ожеро занял Лонато, Массена - Монтекиаро, Серюрье - на его правом фланге - всего около 25 тысяч человек. Армия Больё занимала расположение от Пескьеры до Гоито. На правом фланге - Мелас, в центре - Себотендорф, на левом фланге - Колли, то есть около 25 тысяч войск были разбросаны на несколько десятков километров.

На реке Минчио было 3 переправы: у крепости Пескьеры, у Боргетто и Гоито. Самая важная была у Пескьеры, так как движение через неё отрезывало Больё от Тироля, но она обеспечивалась крепостью. У Гоито тоже было небезопасно, в виду близости крепости Мантуи; поэтому Бонапарт решил, выставив против Пескьеры и Гоито заслоны, переправиться у Боргетто. Больё не ожидал здесь переправы, поэтому французы встретили здесь лишь 3 батальона и 10 эскадронов, и переправа удалась. Больё отступил вверх по Адижу, а затем в Тироль. Однако наступать далее ввиду слабой численности французских войск Бонапарт не мог; кроме того, нельзя было оставлять в тылу крепость Мантую и враждебно настроенное к французам население. Поэтому он ограничился наблюдением в сторону Больё, обложил Мантую и занялся устройством тыла.

Первое наступление австрийцев для освобождения Мантуи

В виду событий на Итальянском театре, гофкригсрат решил усилить армию Больё. К 20 мая подошли 16 батальонов и 8 эскадронов, затем из состава Рейнской армии прибыл Вурмзер с 19 батальонами и 18 эскадронами, принявший в конце мая от Больё командование армией. К 20 июля у Вурмзера собралось 80 тысяч человек, не считая гарнизона Мантуи (13 тысяч человек). У Бонапарта в это время было около 56 тысяч человек, из которых 10 тысяч в тылу и 11 тысяч под Мантуей. Таким образом, для действий в поле у него оставалось 35 тысяч человек.

Вурмзер решил наступать с целью освобождения Мантуи и изгнания французов из Ломбардии. Из Тироля в Ломбардию вели 3 пути: по восточному берегу Гардского озера к Мантуе (шоссе), самый лучший и удобный; по западному берегу того же озера несколько дорог, но из них одна разработанная выводила к Креме, то-есть на коммуникационные линии французов; и на Бассано - наименее важный. Пути были разделены непреодолимыми преградами.

Бонапарт, зная об усилении австрийцев и их намерениях, расположил войска следующим образом. Дивизия Соре должна была преградить наступление противника по пути к западу от Гардского озера и прикрыть сообщения с Миланом; дивизия Массены занимала Верону и Пескьеру и наблюдала пространство от Гардского озера до реки Адижа; Ожеро был на реке Адиж, между Вероной и Леньяго; дивизия Деспинуа и кавалерия Кильменя стояли у Ровербеллы, составляя резерв. Армия была растянута на 120 километров.

Вурмзер решил наступать следующим образом: к западу от Гардского озера должна была двинуться колонна Квоздановича (18 тысяч человек) на Сало и Брешию, с целью отрезать французскую армию от Милана; главные силы - колонны Меласа и Давыдовича (26 тысяч человек) - к востоку от Гардского озера, по обоим берегам реки Адижа, и должны были соединиться у Риволи; и ещё левее - Мессарош (5 тысяч человек) через Бассано к Виченце (кружной дорогой). Такой организацией наступления Вурмзер раздробил силы, которые могли соединиться лишь в сфере неприятельского расположения. При этом Бонапарту представлялся удобный случай действовать по внутренним операционным линиям, так как он имел значительное превосходство сил по сравнению с каждой из отдельных колонн неприятеля.

29 июля австрийцы перешли в наступление. Квозданович овладел Сало (цитадель осталась в руках французов), захватил Брешию и переправы на реке Кьезе. Таким образом, он стал на сообщениях Бонапарта. Но при этом сам разбросал свои силы более, чем на 25 километров. В это же время Мелас овладел (29 июля) Риволи. Узнав о неудачах Соре и Массены, Бонапарт свой резерв и дивизию Ожеро частью направил для усиления Соре, а частью расположил у Ровербеллы, на позиции, для преграждения пути Меласу к Мантуе. Общее же его положение в это время было тяжёлое. Был собран военный совет, на котором большинство высказалось за отступление за реку Олио, но Ожеро советовал перейти в наступление. Бонапарт решил наступать.

Для обеспечения сообщений он сосредоточил большую часть сил на правом берегу Минчио, чтобы затем, задерживая Вурмзера, обрушиться на Квоздановича. Если бы оказалось невозможным удержать Вурмзера, предполагалось отступить к Кремоне. Вместе с тем, для увеличения сил, Бонапарт решил снять осаду Мантуи и бросить свой осадный парк - мера смелая и решительная, обнаружившая в молодом полководце способность выбирать для действий важнейшую цель и для её достижения жертвовать второстепенным. Дивизия Серюрье, осаждавшая Мантую, частью была направлена для обеспечения сообщений, а частью для усиления Массены и Ожеро. Соре должен был овладеть Сало и Деспинуа, а Ожеро - переправами на Кьезе и наступать к Брешии. Массена служил резервом у Лонато. Французы перешли в наступление, овладели Сало, Брешией и переправами на Кьезе; наступление Квоздановича приостановилось. Опасаясь за сообщения, он сосредоточил силы у Говардо. Таким образом, сообщения Бонапарта были обеспечены.

Между тем, Вурмзер наступал главными силами крайне медленно, пройдя расстояние от Риволи до Гоито (40 километров) за 5 дней. Бонапарт, не предполагая такой нерешительности Вурмзера, опасался за своё положение, так как небольшой отряд Вурмзера уже перешёл Минчио, а Квозданович подходил к Кьезе. Решив разбить неприятельские колонны каждую в отдельности, Бонапарт выставил заслоном против Вурмзера дивизии Ожеро и Кильменя в Монтекиаро, а Соре, Деспинуа и Массену направил против Квоздановича. 3 августа французы атаковали отдельные колонны Квоздановича при Сало, Говардо, Лонато и Дезенцано и нанесли им ряд поражений; 4 августа расстроенные войска Квоздановича были отброшены к северу от Гардского озера. Это создало для Вурмзера весьма тяжёлое положение. Переправившись у Гоито 3 августа, Вурмзер оставался на месте 4 августа, рассчитывая 5 августа, продвинув часть сил к Лонато, соединиться с Квоздановичем. Но в это время Квозданович был уже в полном отступлении.

Между тем, Бонапарт, оставив наблюдать за Квозданович отряд Гюо, сосредоточил остальные силы против Вурмзера и нанёс ему поражение при Кастильоне. Вурмзер отступил за Минчио, но французы, овладев Пескьерой, заставили его отойти в Тироль. В течение этой операции австрийцы потеряли около 13 тысяч человек и 71 орудие. Действия их отличаются крайней медлительностью, нерешительностью и пассивностью. Большой их ошибкой явилось назначение пунктов соединения колонн в сфере неприятельского расположения. В действиях Бонапарта мы видим: правильную постановку стратегических целей, непреклонную решимость в достижении их и искусное сосредоточение и группировку сил соответственно обстановке. Отбросив неприятеля, французы вновь обложили Мантую и заняли в общих чертах своё прежнее расположение.

Второе наступление австрийцев

Директория, желая покончить войну, настаивала, чтобы Бонапарт развил свой успех наступлением в Тироль, где он должен был соединиться с Журданом, в то время удачно действовавшим на Рейне. С другой стороны, и австрийцы, опасаясь вторжения Бонапарта, также желая освободить Мантую, решили предпринять новое наступление. План их заключался в том, чтобы, не повторяя прежних ошибок, не разбрасывать сил, но с другой стороны, дабы своим сосредоточенным движением через Триент, не обнажать сообщений на других направлениях - наступать в 2 колоннах: долиной реки Бренты (до Бассано) должен был идти Вурмзер с 21 тысячью человек; в это время Давыдович с 19 тысячами должен был оборонять доступы в Тироль. Когда же Вурмзер переправится через реку Адиж, Давыдович, оставив отряд для прикрытия Тироля, должен был двинуться на соединение с ним.

К этому времени во французской армии насчитывалось до 70 тысяч человек, но из них, в виду враждебно настроенного населения в тылу, было выделено 20 тысяч человек для охраны и 10 тысяч составляли блокадный корпус. Таким образом, для действий в поле у Бонапарта оставались около 40 тысяч человек. Бонапарт решил наступать, избрав направление на Триент. Выступление было назначено 2 сентября. Дивизия Вобуа была направлена западнее Гардского озера, Массена - по реке Адижу, Ожеро - правее последнего - горами. Связь между колоннами Вобуа и Массены поддерживалась флотилией на Гардском озере. 4 сентября Массена и Вобуа овладели Ровередо и достигли Кальциано. 5 сентября ими был занят Триент.

Узнав о движении Бонапарта против Давыдовича, Вурмзер предполагал двинуться в тыл французам и сосредоточил войска у Бассано. Но в это время Бонапарт двигался уже против него со стороны Триента. Вурмзер при этом известии хотел отступить в Каринтию, но в этом случае он не успел бы притянуть к себе 10 тысяч Мессароша, который шёл впереди его к Вероне и был уже за Монтебелло; оставалось и Вурмзеру продолжать движение в том же направлении. В довершение всего, 8 сентября утром Бонапарт, отбросив отряды австрийцев, на плечах их ворвался в лагерь при Бассано, где произвёл переполох. Только ночью Вурмзер, собрав что было у Монтебелло, присоединился к Мессарошу. Отсюда он двинулся на Леньяго, овладел им и 11 сентября переправился через реку Адиж.

Между тем, Бонапарт уже разгадал намерение Вурмзера войти в Мантую, а потому приказал блокирующему отряду уничтожить мосты, дивизию Массены двинул на Арколе, где он переправился в ночь с 10 на 11 сентября, а Ожеро - на Леньяго. Но Массена не успел предупредить Вурмзера, не задержали его и войска Серюрье, осаждавшие Мантую. Вурмзеру удалось соединиться с гарнизоном крепости; но войска в крепость он не ввёл вследствие разразившихся в ней болезней, а расположил на позиции вне её.

13 сентября Массена безуспешно атаковал лагерь Вурмзера; 15 сентября Бонапарт, сосредоточив войска, атаковал имперцев и вынудил их укрыться в крепости. За 14 дней операции у австрийцев выбыло из строя 27 тысяч человек, и они потеряли 75 орудий и 22 знамени. Французы потеряли 7,5 тысяч. Таким образом, вместо того, чтобы выручить крепость, Вурмзер бесполезным усилением её гарнизона ускорил её падение: через 16 дней гарнизон начал питаться кониной и в нём развились сильные болезни.

Третье наступление австрийцев

В это время на германском театре дела для французов складывались неудачно; в политике Итальянских государств произошёл переворот, также неблагоприятный Франции. В таком положении последняя готова была прекратить войну, но Австрия, подстрекаемая Англией, отвергла все мирные предложения и в течение 1 месяца вновь создала армию для вторжения в Северную Италию; численность этих войск в октябре 1796 года доходила до 50 тысяч человек, но они были неудовлетворительно организованы и плохо снабжены. Командование над ними принял генерал-фельдмаршал Альвинци; начальником штаба был полковник Вейротер. Армия Альвинци была разделена на 2 группы: Тирольскую (20 тысяч человек), под командованием Давыдовича, и Фриульскую (30 тысяч человек) - Квоздановича; последняя действовала под непосредственным руководством Альвинци. Главные силы должны были начать наступление в конце октября, от Фриуля через Бассано к Вероне (2 колоннами); колонна Давыдовича - от Триента по Адижу на соединение с предыдущими у Вероны. Действия должны были начаться атаками Бассано и Триента 3 ноября.

У Бонапарта в это время было около 41 тысячи человек, но для действий в поле едва насчитывалось 32 тысячи; блокадный корпус Кильменя состоял из 9 тысяч. Дивизия Вобуа находилась в Триенте и на реке Лависе, Массена и Маккар - на Бренте, Ожеро - в Вероне и на нижнем Адиже; кавалерия Дуга - между Адижем и Минчио. После тщетной попытки заставить Вурмзера капитулировать, Бонапарт решает, несмотря на 23-тысячный неприятельский гарнизон в тылу, наступать и предупредить соединение колонн противника. Для этого он приказывает Вобуа с 10 тысячами задерживать Давыдовича, а сам с 23 тысячами бросается на Альвинци, к Бассано; Кильмень в это время остаётся под Мантуей.

2 ноября Вобуа перешёл в наступление; в это время Давыдович двигался от Неймарка к реке Лависе. Сначала Вобуа имел небольшой успех, но затем, после сосредоточения войск Давидовичем, ему пришлось отступить на Триент, а с 4-го по 5-е ноября и на Калиано. Здесь два дня он отбивался от Давыдовича, но, наконец, после непрерывных и утомительных боев, вынужден был отступить к Риволи, потеряв половину отряда. 8 ноября Давыдович был у Ровередо, 9 ноября - у Ала, где получил известие об усилении Вобуа дивизией Массены, между тем как к Вобуа прибыл лишь сам Массена, посланный сюда Бонапартом узнать о положении дел. Давыдович теряет несколько дней, боясь атаковать Вобуа на Риволийской позиции.

В это время в главных силах австрийцев положение было следующее: 4 ноября главные силы подошли к Бренте, Квозданович - к Бассано и Провера к Фонте-Нови. Здесь Альвинци решил ждать Давыдовича. Массена, в виду громадного превосходства австрийцев, отступил к Виченце; тогда 5 ноября Бонапарт идёт во главе дивизии Ожеро на помощь к нему и атакует 6 ноября Альвинци при Бассано. Результат боя оказался нерешительный. На другой день Бонапарт повторил атаку, но, узнав об очищении Вобуа Триента, признал своё положение опасным и отошёл с главными силами к Вероне, став на правом берегу Адижа. Альвинци медленно следовал за ним, сделав в 5 дней лишь 60 километров, и только 11 ноября прибыл к Вилланову. Между тем, убедившись в бездействии Давыдовича и гарнизона Мантуи, Бонапарт, оставив против них лишь по 4 тысячи человек, с остальными силами (около 20 тысяч) решил перейти в наступление против Альвинци. 12 ноября он атаковал последнего на позиции у Кальдиеро.

Обстановка благоприятствовала французам, и они имели сначала успех, но затем, с прибытием к противнику подкреплений, французам пришлось отступить. Положение Бонапарта стало весьма затруднительным: перед ним стоял Альвинци с 25 тысячами, в 2 переходах - Давыдович с 16 тысячами и в тылу - 23-тысячный гарнизон Мантуи. Оставаться в этом положении было рискованно: Давыдович или Вурмзер, опрокинув заслоны, могли выйти в тыл французам; отступить за реку Минчио - значило добровольно отказаться от всех успехов, а между тем австрийцы без боя достигали цели - освобождения Мантуи; Альвинци, присоединив к себе Давыдовича и Вурмзера, имел бы уже до 60 тысяч и тогда мог бы вынудить французов совсем очистить долину реки По.

В виду этого Бонапарт составляет смелый план, рассчитанный на нерешительный характер противника. Видя бездеятельность Давыдовича, он оттягивает половину блокадного корпуса Кильменя к Вероне, а сам с дивизиями Ожеро и Массены решает переправиться через Адиж и выйти на сообщения Альвинци. 15, 16 и 17 ноября Бонапарт ведёт упорное сражение в окрестностях Арколе, закончившееся полным отступлением австрийцев к Вилланова. Давыдович только 17 ноября атаковал Вобуа, которого отбросил на Буссоленго. Но этот успех оказался уже запоздалым: в это время Бонапарт уже мог поддержать Вобуа, приказав Ожеро наступать левым берегом Адижа, а Массене правым - к Виллафранке, куда отошёл и Вобуа.

Между тем, Давыдович не преследовал Вобуа: 18 ноября он простоял на Риволийской позиции, а 19 ноября, узнав о поражении Альвинци, ушёл вверх по Адижу. Со своей стороны, Альвинци, узнав о победе Давыдовича, решил вновь занять Кальдиеро, а Давыдовичу приказал вновь занять Риволи. Но к Риволи уже подходил Бонапарт; 21 ноября Давыдович был атакован Массеной, а Ожеро появился у него в тылу. При таких обстоятельствах он с трудом отступил на Ровередо. Это вынудило и Альвинци отказаться от дальнейших попыток к наступлению и отойти к северу.

Четвёртое наступление австрийцев

После этих событий Франция, утомлённая беспрерывными войнами, предложила Австрии мир, но последняя не считала своё положение безвыходным: у Альвинци было ещё 40 тысяч человек; в силу договора Неаполитанский король обязывался выставить ещё 15 тысяч человек, Вурмзер ещё держался в Мантуе, хотя положение крепости было ужасно: больных было до 10 тысяч человек, ежедневно умирало по 100 человек. В виду этого гофкригсрат в январе 1797 года приказал Альвинци во что бы то ни стало начать наступление для освобождения Мантуи. Прибывшие подкрепления усилили его армию до 45 тысяч, из которых 28 тысяч должны были спуститься по долине Адижа, в то время как Баялич с 6 тысячами должен был произвести демонстрацию к Вероне, а Провера с 9 тысячами с той же целью наступать к Леньяго, а при удаче - и для подачи помощи Вурмзеру.

Между тем, Бонапарт тоже получил около 12 тысяч человек подкреплений и имел для действий в поле около 37 тысяч человек: Жубер (10 тысяч) стоял от Буссоленго до Риволи, Ожеро (11 тысяч) - от Леньяго до Вероны, Массена (9 тысяч) - от Вероны до Буссоленго, кавалерия Дуга - в Виллафранке, 2 тысячи Виктора - в Кастельнуово и Гоито. 10 тысяч человек Серюрье блокировали крепость.

7 января начал наступление Провера из Падуи, оттеснил посты Ожеро, но двигался столь медленно и нерешительно, что нетрудно было разгадать, что это лишь демонстрация. Также вяло наступал и Баялич: 12 января он подошёл к Сан-Михелю (близ Сан-Мартино), но был отброшен авангардом Массены к Виченце. 12 января Бонапарт получил сведение и о наступлении главных сил противника. Альвинци наступал шестью колоннами: пятью по правому берегу Адижа и одной по левому, для обеспечения фланга и связи с Баяличем. 12 января Бонапарт сосредоточил значительную часть сил к Риволи и в боях нанёс поражение австрийцам. Он уже готовился преследовать Альвинци, как получил сведение о движении Проверы, который направился к Мантуе на помощь Вурмзеру. Тогда, поручив преследование Жуберу, Бонапарт с дивизией Массены двинулся через Ровербеллу к Мантуе. Между тем, Провера утром 15 января был уже около Мантуи, но попытка его прорваться через циркум- и контрвалационные линии не увенчалась успехом, а на следующий день он был окружён подоспевшими колоннами Бонапарта и сложил оружие.

15 января Альвинци возобновил атаку на Риволи, но неудачно. Узнав о переправе Проверы, он хотел опять двинуться вперёд, но неудача Проверы заставила его, оставив 8 тысяч в Тироле, отступить для обороны Бренты и прикрытия Фриуля. Но и этого ему не удалось выполнить. 25 января движение Массены от Вероны через Виченцу и Ожеро от Леньяго на Падую вынудило его отступить за Пиаве. 29 января Жубер овладел позицией у Калиано и 30 января вступил в Триент. Между тем, 2 февраля Вурмзер сдал Мантую.

Вторжение Бонапарта в Каринтию

Падение Мантуи развязало руки французам, которые поджидали подкреплений, чтобы перейти в наступление. Австрийская армия тоже получила подкрепление, и командование над ней принял эрцгерцог Карл, на которого была возложена задача не допустить вторжения Бонапарта в пределы Австрии.

Между тем, последний решил в марте перейти в наступление. Из Ломбардии вели в Австрию 2 пути: через Триент в долину Дуная и из Бассано через Фриуль в долину Дравы. Бонапарт, силы которого доходили теперь до 76 тысяч человек, разделил их на 2 группы: большая (43 тысячи), состоявшая из дивизий Массены, Бернадота, Гюо и Серюрье и кавалерии Дуга, под его личным командованием, и 18 тысяч - под командованием Жубера; остальные войска оставались в тылу.

Австрийцы расположились: Квозданович с 16 тысячами защищал Тирольскую дорогу, а 20 тысяч эрцгерцога Карла - дорогу на Фриуль, на линии Тальяменто, с передовыми постами на Пиаве. По плану Бонапарта, Жубер должен был оттеснить Квоздановича, затем двинуться к реке Драве и к Виллаху, где соединиться с Бонапартом. Сам Бонапарт должен был наступать против эрцгерцога Карла, тесня его 3 дивизиями, а Массена должен был обойти его правый фланг по Фриульской дороге на Тарвис, где и соединиться с Бонапартом.

10 марта французская армия начала наступление: главные силы - через Пиаве, Конглиано, Сачиле, Парденоне, Вальвазоне; 16 марта они перешли Тальяменто, а Массена занял Тарвис. Главные силы австрийцев после неудачных боев у Тарвиса и Градиска отступили за Изонцо, затем на Клагенфурт, где ожидали подкреплений.

Наступление Бонапарта в 1797 году в пределы Австрии, хотя и победоносное, сильно ослабило его армию. Австрийский главнокомандующий, отступая к источникам военных средств империи, находился в более выгодных условиях. Бонапарт, углубившись в неприятельскую страну и пройдя от Мантуи до Вилаха более 300 километров, в надежде на содействие корпуса Жубера и Рейнской армии Моро, не имел, однако, о них никаких сведений. Войска его, ослабленные отделением гарнизонов в тылу армии и форсированными маршами, составляли лишь 30 тысяч человек, в случае же присоединения Жубера могли возрасти до 45 тысяч; но зато отозвание Жубера из Тироля подвергало сообщения всей итальянской армии явной опасности. Кругом создавалось положение, не благоприятное французам. Венгры готовились организовать поголовное вооружение; жители Иллирии восстали против французов. Венецианский сенат, пользуясь удалением Бонапарта, старался подавить демократическую партию и возбуждал народ к поголовному восстанию. Одно какое-либо неудачное действие французского полководца могло удвоить силы его врагов и уничтожить результаты славного похода. В таких обстоятельствах необходимо было на что-нибудь решиться: либо отступать как можно скорее за Альпы, либо продолжать наступление. Надеясь на содействие Рейнской и Рейнско-Мозельской армий Моро и Гоша, которое ему было обещано Директорией, Бонапарт решил наступать.

Удачные действия Массены 29 марта 1797 года у Клагенфурта заставили эрцгерцога Карла отступить далее, приближаясь к своей базе. В таком положении были дела, когда 31 марта Бонапарт получил от Директории известие о том, что французские войска, действующие на Рейне, до сих пор ещё находятся на левом берегу реки и что на помощь он рассчитывать не может. Предоставленный собственным силам, Бонапарт не мог уже помышлять о завоевании Вены и решил ограничить цель действий заключением мира, которого желала вся Франция. В тот же день вечером он предложил Карлу заключить перемирие. «Ежели мне удастся, - писал Бонапарт, - сохранить этим перемирием жизнь хотя одного человека, то я буду гордиться этой заслугой более, чем всей горестной славою, приобретённою мною на военном поприще». Эрцгерцог, изъявляя те же чувства, отказался, однако, от прекращения действий на том основании, что открытие мирных переговоров не было поручено ему. В таких обстоятельствах, чтобы не дать австрийцам усилиться и бездействием не поднять их дух, Бонапарту оставалось одно: наступать.

1 апреля французы вынудили арьергард австрийцев к дальнейшему отступлению. 7 апреля французские войска вступили в Леобен и в этот же день прибыли туда, в качестве парламентёров, посланные Карлом к Бонапарту начальник штаба австрийской армии генерал-лейтенант Бельгард и несколько других генералов.

Жубер наступал на Ботцен и Бриксен; 5 апреля он двинулся в долину Дравы и 8 апреля соединился с Бонапартом у Виллаха.

Столь решительные и успешные действия французов, угрожавшие вторжением во внутренние области империи, побудили австрийцев начать с Францией мирные переговоры. Следствием переговоров было заключение 7 апреля перемирия на 5 дней и о занятии войсками Бонапарта всей страны до горного хребта Земмеринг. 9 апреля главная квартира Бонапарта была переведена в Леобен. 18 апреля там были подписаны прелиминарные условия мирного договора между Австрией и Французской республикой - Бонапарт самостоятельно, не дожидаясь посланника Директории Кларка, заключил в Леобене договор с австрийцами. В конце апреля военные действия прекратились.. Собственно Венеция , расположившаяся на лагунах, отошла австрийцам, владения на материке были присоединены к Цизальпинской республике. Также Австрия получила Истрию, Фриуль и Далмацию.

апреля 1796 г. Наполеон Бонапарт одержал свою первую серьезную победу в битве при Монтенотте. Сражение у Монтенотте стало первой важной победой Бонапарта, которую он одержал во время своей первой военной кампании (Итальянская кампания) в качестве самостоятельного главнокомандующего. Именно Итальянская кампания сделала имя Наполеона известным по всей Европе, тогда впервые во всём блеске проявился его полководческий талант. Именно в разгаре Итальянской кампании великий русский полководец Александр Суворов скажет: "Далеко шагает, пора унять молодца!" Молодой генерал грезил Итальянским походом. Ещё будучи начальником гарнизона Парижа, он вместе с членом Директории Лазаром Карно подготовил план похода в Италию. Бонапарт был сторонником наступательной войны, убеждал сановников в необходимости упредить противника, антифранцузский союз. В антифранцузскую коалицию тогда входили Англия, Австрия, Россия, Сардинское королевство (Пьемонт), Королевство обеих Сицилий и несколько германских государств - Бавария, Вюртемберг, Баден и др.

Директория (тогдашнее французское правительство), как и вся Европа, считала, что главный фронт в 1796 году пройдёт в западной и юго-западной Германии. В Германию французы должны были вторгнуться через австрийские земли. Для этого похода были собраны лучшие французские части и генералы во главе с Моро. Средств и ресурсов для этой армии не жалели.

Планом вторжения в Северную Италию через юг Франции Директория не особо интересовалась. Итальянский фронт считался второстепенным. Учитывалось, что на этом направлении будет полезно провести демонстрацию, чтобы заставить Вену раздробить свои силы, не более того. Поэтому было принято решение направить южную армию против австрийцев и сардинского короля. Войска должен был возглавить Наполеон, который сменил Шерера. 2 марта 1796 года по предложению Карно Наполеон Бонапарт был назначен главнокомандующим Итальянской армии. Мечта молодого генерала сбылась, Бонапарт получил свой звёздный шанс, и он его не упустил.

марта Наполеон выехал в войска и 27 марта он прибыл в Ниццу, в которой была главная ставка Итальянской армии. Шерер сдал ему армию и ввел в курс дела: в армии формально числилось 106 тыс. солдат, но в реальности было 38 тыс. человек. Кроме того, из них 8 тыс. составляли гарнизон Ниццы и приморской зоны, эти войска нельзя было вести в наступление. В результате в Италию можно было взять не более 25-30 тыс. солдат. Остальные в армии были "мёртвыми душами" - умерли, болели, попали в плен или разбежались. В частности, в южной армии официально числились две кавалерийские дивизии, но в них обеих было всего 2,5 тыс. сабель. Да и оставшиеся войска были похожи не на армию, а на толпу оборванцев. Именно в этот период французское интендантское ведомство дошло до крайней степени хищничества и воровства. Армия и так считалась, второстепенной, поэтому её снабжали по остаточному принципу, но и то, что отпускалось, быстро и нагло разворовывали. Некоторые части были на грани бунта из-за нищеты. Так Бонапарт только приехал, как ему донесли, что один батальон отказался выполнить приказ о передислокации, так как ни у кого из солдат нет сапог. Развал в области материального снабжения сопровождался повальным падением дисциплины.

В армии не хватало амуниции, боеприпасов, провианта, деньги давно не платили. Артиллерийский парк насчитывал всего 30 орудий. Наполеону предстояло решить труднейшую задачу: накормить, одеть, привести в порядок войско и сделать этого в процессе похода, так как медлить он не собирался. Положение могло осложниться и трениями с другими генералами. Ожеро и Массена, как и другие, охотно подчинились бы старшему, или более заслуженному командующему, а не 27-летнему генералу. В их глазах он был лишь способным артиллеристом, командиром, хорошо служившим под Тулоном и отметившимся расстрелом бунтовщиков. Ему даже дали несколько обидных прозвищ, вроде "замухрышки", "генерал вандемьер" и пр. Однако Бонапарт смог так себя поставить, что вскоре сломил волю всех независимо от ранга и звания.

Бонапарт немедленно и жестко начал борьбу с воровством. Он сообщал в Директорию: "Приходится часто расстреливать". Но гораздо больший эффект принесли не расстрелы, а стремление Бонапарта навести порядок. Солдаты это сразу заметили, и дисциплина была восстановлена. Решил он и проблему со снабжением армии. Генерал с самого начала считал, что война должна сама себя кормить. Поэтому необходимо заинтересовать солдата в кампании: "Солдаты, вы не одеты, вы плохо накормлены… Я хочу повести вас в самые плодородные страны на свете". Наполеон смог объяснить солдатам, а он умел создавать и поддерживать своё личное обаяние и власть над душой солдата, что от них самих зависит их обеспечение в этой войне.

Бонапарт прибыл в Ниццу, в главную ставку итальянской армии, 27 марта 1796 года. Генерал Шерер сдал ему командование и ввел в курс дел. Хотя в армии числилось сто шесть тысяч человек, в действительности под ружьем было только тридцать восемь тысяч; из них восемь тысяч составляли гарнизоны Ниццы и прибрежной зоны; в поход могло выступить не более тридцати тысяч человек. Остальные семьдесят тысяч были мертвыми душами; они выбыли - пленными, дезертирами, умершими, лежали в госпиталях, перешли в другие воинские соединения .

Армия была голодной, раздетой, разутой. Жалованье давно не платили, артиллерии было мало; имелось всего тридцать пушек. Недоставало лошадей. В составе армии числились две кавалерийские дивизии, но они насчитывали всего две тысячи пятьсот сабель.

Армия противника на итальянском театре насчитывала восемьдесят тысяч человек при двухстах пушках, следовательно, в два с половиной раза превосходила французов. Она имела почти в семь раз больше артиллерии.

Австро-сардинской армией командовал фельдмаршал Болье, бельгиец по происхождению, участник Семилетней войны. Возраст обоих командующих определялся одними цифрами, но в разном сочетании: Болье было семьдесят два года, Бонапарту - двадцать семь лет.

Военная история итальянского похода 1796–1797 годов описана и проанализирована такими крупными авторитетами, как Бонапарт, Клаузевиц, Жомини, и детально разработана в ряде специальных военноисторических сочинений . Нет надобности поэтому подробно излагать ход военных операций. Остановимся лишь на тех вопросах, которые имели существенное значение для последующего жизненного пути Бонапарта.

Направляясь в итальянскую армию, Бонапарт знал, что по общему плану военных операций 1796 года, утвержденному Директорией, главные задачи возлагались на так называемую армию Самбры - Мааса под командованием Журдана и на рейнскую армию, возглавляемую генералом Моро. Обе эти армии должны были в Южной Германии нанести решающее поражение австрийцам и проложить дорогу на Вену. Итальянской же армии была намечена вспомогательная роль: она должна была отвлечь на себя часть сил противника. Наполеону Бонапарту его задачи представлялись иначе. Обычно подчеркивают, что для Бонапарта итальянская кампания 1796 года была первой в его жизни военной операцией большого масштаба, что за десять-одиннадцать лет службы в армии ему не приходилось командовать даже полком.

Эти соображения в общем верны, но упускается из виду, что Бонапарт уже давно готовился к походу в Италию. С 1794 года он составил несколько вариантов тщательно разработанных планов наступательных операций в Италии. За два года он в совершенстве изучил карту будущего театра военных действий; по выражению Клаузевица, он «знал Апеннины, как собственный карман» . План Бонапарта в главном был прост. Французам противостояли в Италии две основные силы: австрийская армия и армия пьемонтского короля - «привратника Альп», как называл его Бонапарт. Задача заключалась в том, чтобы разъединить эти силы, нанести решающие удары прежде всего по пьемонтской армии, принудить Пьемонт к миру и затем обрушиться всей мощью на австрийцев .

План был прост, и в этом была его неотразимая сила. Главная трудность заключалась в том, как претворить этот замысел в практику. Противник значительно превосходил силами. Устранить такое преимущество можно было, лишь добившись превосходства в быстроте и маневренности.

Это тактическое решение не было открытием Бонапарта. Оно было искусным применением опыта, накопленного армиями республиканской Франции за три с половиной года войны против коалиции европейских монархий. То были новые, созданные революцией принципы ведения войны, новая стратегия и тактика, и Бонапарт, как сын своего времени, их превосходно усвоил .

И, завершая свой долгий путь из Парижа в Ниццу, Бонапарт летел на курьерских и гнал, гнал лошадей, чтобы скорее перейти от замыслов к делу.

Через несколько дней по прибытии в Ниццу генерал Бонапарт отдал приказ армии выступить в поход.

Было бы, конечно, неправильным представлять, будто Бонапарт, приняв командование над итальянской армией, сразу пошел дорогой побед и славы, не испытывая ни затруднений, ни неудач. В действительности так не было и быть не могло.

В освещении итальянской кампании - первого крупного похода Бонапарта, принесшего ему всеевропейскую славу, - в исторической литературе наблюдались две противоположные крайности. Одни авторы, в первую очередь Ферреро , всячески преуменьшали заслуги Бонапарта в кампании 1796 года - сводили его роль к простой функции исполнителя приказов Директории (либо предначертаний Карно) или даже обвиняли его в том, что он присваивал себе плоды успехов и побед своих подчиненных.

Напротив, историки, склонные к апологии своего героя, всячески превозносили его личные заслуги и щедрой кистью изображали препятствия, которые только гений Наполеона и мог преодолеть . Такие авторы, в частности, особенно охотно рассказывали о сопротивлении, чуть ли не о мятеже, который подняли старые боевые генералы при встрече с молодым главнокомандующим. Исследователи новейшего времени (назовем хотя бы Рене Валентена и других ) обращали внимание на то, что такое сопротивление подчиненных Бонапарту генералов было невозможно хотя бы потому, что части итальянской армии были дислоцированы в разных пунктах: Массена находился в Савойе, Ожеро - в Пиетра, Лагарп - в Вольтри и так далее . Обе эти противоположные тенденции, именно потому что они представляли крайности, давали одностороннее, а потому и неправильное изображение. Истина находилась где-то посередине.

Прибыв в итальянскую армию, Бонапарт столкнулся с многочисленными затруднениями, в том числе и личного порядка. Кем был Бонапарт в глазах опытных, боевых командиров итальянской армии? Выскочкой, «генералом вандемьером». В этом прозвище явственно чувствовалась насмешка. Дело было не в возрасте. Гош был назначен командующим в двадцать пять лет, но у него за плечами были Дюнкерк, победы над англичанами и австрийцами. Генеральские эполеты Бонапарт заработал не в сражениях с иностранными армиями, а подвигами против мятежных французов. Его военная биография не давала ему права на звание главнокомандующего.

У Бонапарта оставалось много внешних пережитков его корсиканского происхождения. Не только его непривычный французскому слуху выговор явственно доказывал, что родной для него была итальянская речь. Он допускал грубые фонетические и смысловые ошибки во французском языке. Он произносил слово «пехота» (infanterie) так, что оно звучало «ребятня» (enfanterie); он говорил «секции» (section), имея в виду сессии (session); он путал значение слов «перемирие» и «амнистия» (armistice et amnistie) и допускал множество иных грубых ошибок . Писал он также с орфографическими ошибками. Подчиненные всё замечали у главнокомандующего, они не прощали ему ни одной ошибки, ни одного промаха.

Еще до прибытия командующего в армию ему были даны обидные прозвища. Кто называл его «корсиканским интриганом», кто «генералом алькова», кто «военным из прихожей». Когда увидели невысокого, худого, бледного, небрежно одетого генерала, насмешливые пересуды усилились. Кто-то пустил словцо «замухрышка» - gringalet, и оно привилось. Бонапарт понимал, что ему необходимо сломить лед недоверия, предубежденность высших и старших командиров армии; он понимал, что одной лишь силой приказа невозможно осуществить задачи, которые он себе ставил.

В итальянской армии было четыре генерала, равных ему по званию: Массена, Ожеро, Лагарп, Серюрье, так же, как и он, имели чин дивизионных генералов, но, безусловно, превосходили его боевым опытом.

Самым авторитетным среди них был Андре Массена. Он был на одиннадцать лет старше Наполеона и успел многое познать в жизни . Он рано потерял отца, в тринадцать лет убежал от родственников, поступил юнгой на торговое судно, плавал на нем четыре года, затем поступил в 1775 году солдатом в армию. Он прослужил в армии четырнадцать лет, но его недворянское происхождение преграждало путь к продвижению по службе; он оставил армию в 1789 году, дослужившись лишь до сержантских нашивок. Уйдя в отставку, Массена женился, открыл лавочку, занимался контрабандой. После революции вступил в Национальную гвардию, стал капитаном; во время войны был избран командиром батальона волонтеров. Через год службы в армии революционной Франции, в августе 1793 года, он был произведен в бригадные генералы.

Затем он успешно сражался в приморских Альпах, отличился при взятии Тулона. За Тулон он был произведен в дивизионные генералы .

Генерал Тьебо, впервые увидевший Массена в 1796 году, оставил его красочный портрет: «Массена не получил ни воспитания, ни даже начального образования, но на всем его облике лежала печать энергии и проницательности; у него был орлиный взгляд, и в самой манере держать голову высоко поднятой и чуть повернутой влево чувствовалось внушительное достоинство и вызывающая смелость. Его повелительные жесты, его пыл, его предельно сжатая речь, доказывавшая ясность мыслей… все обличало в нем человека, созданного, чтобы приказывать и распоряжаться…» Мармон отзывался о нем в сходных выражениях: «В его железном теле была скрыта огненная душа… никто никогда не был храбрее его» .

Ожеро, о котором, обычно, говорили пренебрежительно, был по-своему тоже незаурядным человеком. Он родился в 1757 году в бедной семье лакея и зеленщицы в парижском предместье Сен-Марсо; семнадцати лет ушел солдатом в армию, дезертировал из нее, затем служил в прусских, русских, испанских, португальских, неаполитанских войсках, бросая их, когда ему это надоедало. В промежутках Ожеро пробавлялся уроками танцев и фехтования, дуэлями, похищениями чужих жен; авантюрист и бретёр, он слонялся по белу свету в поисках приключений, пока революция не открыла ему возможности вернуться на родину. В 1790 году он вступил в Национальную гвардию и, как бывалый человек и отнюдь не робкого десятка, стал быстро проталкиваться вперед. По общему суждению современников, Ожеро был храбрым солдатом. Однако в мирной обстановке сослуживцам было трудно разобрать, где кончается храбрость и начинается наглость .

Генерал Серюрье был старшим по возрасту и воинскому опыту; он служил офицером еще в старой армии. К нему относились с недоверием, но считались с его опытом и знаниями. Этот молчаливый, сдержанный генерал, много видавший на своем веку, но вследствие превратностей судьбы склонный к пессимизму, пользовался в войсках большим авторитетом . Бонапарт высоко его ценил: одним из первых он получил маршальский жезл. Но стоит отметить, что хорошо осведомленный русский посол в Турине граф Стакельберг в одной из реляций императору Павлу I сообщал, что Серюрье «ненавидит Бонапарта» .

Дивизионные генералы Лагарп, брат воспитателя Александра I, и командовавший кавалерией эльзасец Стенгель - оба погибли в начале кампании 1796 года.

Известен рассказ о том, как произошла первая встреча нового командующего с командирами дивизий. Бонапарт вызвал Массена, Ожеро, Серюрье и Лагарпа к себе в ставку. Они явились все одновременно - огромные, широкоплечие, один другого больше, сразу заполнив собой небольшой кабинет командующего. Они вошли, не снимая шляп, украшенных трехцветными перьями. Бонапарт был тоже в шляпе. Он встретил генералов вежливо, но сухо, официально, предложил им сесть. Когда сели и началась беседа, Бонапарт снял свою шляпу, и генералы последовали его примеру.

Немного погодя Бонапарт надел шляпу. Но он так взглянул при этом на собеседников, что ни один из них не посмел протянуть руку к своей шляпе. Генералы продолжали сидеть перед командующим с непокрытыми головами. Когда командиры расходились, Массена пробормотал: «Ну, нагнал же на меня страху этот малый». Бонапарт понимал, что завоевать доверие старших командиров, солдат, армии можно было не словами, а делом, военными успехами, победой.

Распространяемые антинаполеоновской литературой версии, будто итальянская армия в большей части состояла из савойских разбойников и галерных каторжников, были, конечно, намеренной ложью . По своим политическим настроениям она считалась одной из наиболее республиканских армий. Здесь сохранялись некоторые традиции якобинской эпохи, от которых в других армиях уже отошли: например, офицеры обращались друг к другу на «ты» . Но в целом, и в солдатском, и в офицерском составе, явственно чувствовалось недовольство, и оно проявлялось порой весьма резко. Бонапарт учитывал эти настроения и считался с ними: успех кампании в конечном счете решали солдаты.

Были и некоторые особые проблемы.

Незадолго до приезда Бонапарта в Ниццу в штаб итальянской армии прибыли комиссары Директории Са-личетти и Гарро .

Размолвка между Бонапартом и Саличетти в 1794–1795 годах осталась позади. Между двумя корсиканцами вновь установились дружественные отношения. Массена даже полагал, что назначение Саличетти было устроено Бонапартом , но вряд ли это так.

Само появление комиссаров в армии не могло смущать Бонапарта; он по собственному опыту знал, как велика в войсках их роль. Трудность была в ином. Саличетти был воодушевлен идеей поднять в Италии широкое революционное движение. Он установил тесные контакты с итальянскими революционными кругами, и в частности с их заграничным комитетом в Ницце. Связующим звеном между Саличетти и итальянскими революционерами служил Буонарроти. Друг Бабёфа и один из виднейших деятелей «Заговора равных» издавна поддерживал деловые и дружеские связи с Саличетти . Весной 1796 года в связи с ожидавшимся развитием революционных событий в Италии Буонарроти должен был приехать в Ниццу: он получил соответствующее поручение от Директории. Он уже собирался в путь, но в силу совпавших причин (противодействие его назначению и, видимо, нежелание Бабёфа, чтобы он уезжал накануне выступления «равных») остался в Париже.

По приезде Бонапарта в Ниццу представители итальянского Революционного комитета сразу же направили ему памятную записку. Командующий армией ответил на нее неопределенно. Он заявил, что правительство Республики высоко ценит народы, готовые «благородными усилиями способствовать свержению ига тирании. Французский народ взялся за оружие ради свободы» . Но хотя Бонапарт подтвердил готовность вступить в переговоры с представителями итальянского комитета, идея итальянской революции на начальном этапе кампании не встретила его сочувствия. Он, естественно, не был противником революции в Италии, напротив. Но его план кампании строился на расчете разъединения сил противника; для этого необходимо было как можно скорее добиться перемирия с королем Пьемонта. Революция могла затруднить эту задачу. К итальянской революции следовало вернуться, но позже, когда в ходе кампании будет достигнут ощутимый успех.

5 апреля 1796 года армия выступила в поход. Растянувшиеся вдоль узкой дороги французские полки быстрым маршем шли навстречу противнику. Бонапарт избрал самый короткий, хотя и самый опасный путь. Армия шла по прибрежной кромке приморских Альп (по так называемому карнизу) - вся дорога простреливалась с моря. Но зато это позволяло обойти горный кряж и намного ускоряло движение. Впереди быстро движущихся рядов, пешком, в сером походном мундире, без перчаток, шел командующий армией. Рядом с ним, тоже в неприметной гражданской одежде, контрастирующей с яркими, многоцветными мундирами офицеров, шел комиссар Директории Саличетти.

Расчет Бонапарта оказался правильным. Командование австро-сардинских войск и мысли не допускало, чтобы французы рискнули на такую дерзость. Через четверо суток самая опасная часть пути осталась позади -9 апреля французские полки вступили в Италию.

Армия Бонапарта не имела выбора, она могла идти только вперед. Голод подгонял солдат; разутые, раздетые, с тяжелыми ружьями наперевес, внешне напоминавшие скорее орду оборванцев, чем регулярную армию, они могли надеяться только на победу, все иное означало для них гибель.

12 апреля французы встретились с австрийцами близ Монтенотте - «Ночной горы». Бонапарт руководил сражением. Центр австрийской армии под командованием генерала Аржанто был разбит дивизиями Массена и Лагарпа. Французы взяли четыре знамени, пять пушек и две тысячи пленных . То была первая победа итальянской кампании. «Наша родословная идет от Монтенотте», - говорил позднее с гордостью Бонапарт.

В Вене были озадачены, но считали происшедшее случайностью. «Войска ген. Аржанто потерпели некоторую неудачу в деле у Монтенотте… но это не имеет никакого значения» ,- писал из Вены царский посол граф Разумовский 12(23) апреля 1796 года.

Через два дня, 14 апреля, в сражении при Миллезимо удар был нанесен пьемонтской армии. Трофеями французов были пятнадцать знамен, тридцать орудий и шесть тысяч пленных. Первая тактическая задача была достигнута - австрийская и пьемонтская армии были разъединены; перед французами открывались дороги на Турин и Милан .

Теперь надо было усилить удары по пьемонтской армии. Сражение при Мондови 22 апреля закончилось тяжелым поражением итальянцев. Снова трофеями были знамена, пушки, пленные. Преследуя противника, французы вступили в Кераско, в десяти лье от Турина. Здесь 28 апреля было подписано перемирие с Пьемонтом на весьма выгодных для французской стороны условиях . Соглашение в Кераско не только выводило Пьемонт из войны. Царский дипломат Симолин с должным основанием доносил в Петербург, что благодаря соглашению 28 апреля французы «стали хозяевами всего Пьемонта и всей территории Генуи» .

В приказе по армии 26 апреля Бонапарт писал: «Солдаты, в течение пятнадцати дней вы одержали шесть побед, взяли 21 знамя, 55 пушек, много крепостей и завоевали самую богатую часть Пьемонта, вы захватили 15 тысяч пленных, вы вывели из строя убитыми и ранеными 10 тысяч человек. Вы были лишены всего - вы получили все. Вы выиграли сражения без пушек, переходили реки без мостов, совершали трудные переходы без обуви, отдыхали без вина и часто без хлеба. Только фаланги республиканцев, солдаты Свободы способны на такие подвиги!»

Что обеспечило успех итальянской армии? Прежде всего ее предельная быстрота и маневренность. Такого темпа наступательных операций противник не мог ожидать. Мармон писал отцу, что он двадцать восемь часов не слезал с коня, затем три часа отдыхал и после этого снова пятнадцать часов оставался в седле. И добавил, что не променял бы этого бешеного темпа «на все удовольствия Парижа» . Молниеносность операций армии Бонапарта позволяла ему сохранять инициативу в своих руках и навязывать противнику свою волю.

Имели значение и другие обстоятельства. Хотя Бонапарт и Директория отнеслись настороженно к идее «революционизировать» Пьемонт, по мере продвижения французских войск росли антифеодальные, антиабсолютистские настроения в стране. При вступлении французских войск в небольшие города Алба и Кунео один из пьемонтских патриотов, Ранца, учредил здесь революционные комитеты. Города были иллюминированы, на площадях посажены деревья Свободы, а в церквах пели революционно-религиозные песни. Саличетти это дало повод высказать суровое осуждение итальянским революционерам: «Вместо того чтобы иллюминировать церкви, было бы куда полезнее осветить (пожаром) замки феодалов» Саличетти, не довольствуясь поучениями итальянских патриотов, наложил на богачей города контрибуцию в сто двадцать три тысячи лир.

Но, несмотря на относительно скромное начало революционного движения, туринский двор был им напуган до крайности. Массена оказался прав, объясняя поспешные поиски пьемонтским королем сепаратного соглашения с Францией не столько военными поражениями, сколько страхом перед народным восстанием в Турине и во всем королевстве .

После подписания перемирия Жюно, а затем Мюрат повезли Директории в Париж неприятельские знамена и другие трофеи; 15 мая в Париже был подписан мир с Пьемонтом. Однако во французской армии после заключения перемирия в Кераско царило некоторое смущение. Почему не вступили в Турин? Почему поспешили с перемирием?

Бонапарт так настойчиво добивался скорейшего заключения перемирия с Пьемонтом прежде всего потому, что малочисленная и плохо вооруженная французская армий была не в состоянии длительное время воевать против двух сильных противников.

Обеспечив себе тыл со стороны пьемонтской армии, выведя из строя одного из противников, Бонапарт продолжил наступление. Теперь у него оставался лишь один враг, но могущественный - австрийская армия. Ее превосходство над французской армией в численности, артиллерии, материальном снабжении было неоспоримо. Бонапарт должен был по-прежнему действовать в соответствии со своим основным принципом: «Численную слабость возмещать быстротой движений» . 7 мая французская армия переправилась через реку По. Спустя три дня в знаменитом сражении при Лоди Бонапарт, овладев, казалось, неприступным мостом через реку Адду, разгромил арьергард австрийской армии. Бонапарт завоевал в этом сражении сердце солдат, выказав огромную личную храбрость. Но значение Лоди было не в этом. Клаузевиц писал: «…штурм моста у Лоди представляет предприятие, которое, с одной стороны, настолько отступает от обычных приемов, с другой - является настолько немотивированным, что невольно возникает вопрос, можно ли найти ему оправдание или же это невозможно» . В самом деле, мост длиной в триста шагов обороняли семь тысяч солдат и четырнадцать орудий. Была ли надежда на успех?

Бонапарт доказал победой оправданность своих действий. Дадим снова слово Клаузевицу: «Предприятие отважного Бонапарта увенчалось полным успехом… Бесспорно, никакой боевой подвиг не вызвал такого изумления во всей Европе, как эта переправа через Адду… Итак, когда говорят, что штурм у Лоди стратегически не мотивирован, так как Бонапарт мог получить этот мост на другое утро даром, то имеют в виду только пространственные отношения стратегии. А разве моральные результаты, на которые мы указали, не принадлежат стратегии?» Клаузевиц был прав. 11 мая Бонапарт писал Карно: «Битва при Лоди, мой дорогой Директор, отдала Республике всю Ломбардию… В Ваших расчетах Вы можете исходить из того, как если бы я был в Милане» .

Это не было хвастовством. 26 мая французская армия триумфально вступила в Милан. В столице Ломбардии ей была устроена торжественная встреча. Цветы, цветы, гирлянды цветов, улыбающиеся женщины, дети, огромные толпы народа, вышедшие на улицы, бурно приветствовали солдат Республики; миланцы видели в них воинов революции, освободителей итальянского народа . Усталые, измученные и счастливые, с почерневшими от пороховой копоти лицами, полк за полком проходили солдаты республиканской армии среди ликующего населения Милана. Накануне из столицы Ломбардии бежал австрийский эрцгерцог Фердинанд со своей свитой и жандармами. Французы освободили Ломбардию от ненавистного австрийского гнета.

Кто не помнит известных строк из «Пармской обители» Стендаля? «Вместе с оборванными бедняками-французами в Ломбардию хлынула такая могучая волна счастья и радости, что только священники да кое-кто из дворян заметили тяжесть шестимиллионной контрибуции, за которой последовали и другие денежные взыскания. Ведь эти французские солдаты с утра до вечера смеялись и пели, все были моложе 25 лет, а их главнокомандующему недавно исполнилось 27, и он считался в армии самым старым человеком» .

Эта армия двадцатилетних несла надежды на завтрашний день. В приказе по армии командующий писал: «Солдаты, с вершин Апеннин вы обрушились как поток, сокрушая и опрокидывая все, что пыталось вам противостоять. Пусть трепещут те, кто занес над Францией кинжалы гражданской войны; час отмщения настал. Но пусть народы будут спокойны. Мы - друзья всех народов, и в особенности потомков Брута и Сципионов… Свободный французский народ, уважаемый всем светом, принесет Европе достойный мир…»

В Ломбардии Бонапарт в полном согласии с Саличетти всемерно поддерживал итальянские революционные силы. Их пробуждение полностью соответствовало французским интересам. Итальянская революция становилась союзником в войне против феодальной империи Габсбургов. В Милане был создан клуб «Друзей свободы и равенства», выбран новый муниципальный совет, стала выходить газета «Giornale dei patrioti d"ltalia», редактируемая Маттео Галди. Ее главным лозунгом стало объединение Италии. Ломбардия переживала свой 89-й год. В революционном движении обозначились два направления: якобинцы (giacobini) во главе с Порро, Салвадором, Сербеллонни и умеренные - Мелци, Верри, Реста. Общим для обеих партий было стремление к независимости и свободе Ломбардии. Бонапарт срочно запросил инструкции от Директории: если народ потребует организации республики, должно ли ее предоставить? «Вот вопрос, который вы должны решить и сообщить о своих намерениях. Эта страна гораздо более патриотична, чем Пьемонт, и она более созрела для свободы» .

Но армия Республики принесла Италии не только освобождение от ненавистного австрийского гнета. С того времени как армии Французской республики перенесли войну на чужую территорию, они твердо придерживались правила перекладывать на побежденных расходы по содержанию армии победителей. Годшо в превосходном исследовании о комиссарах Директории доказал, что с осени 1794 года представители термидорианского Конвента в армии стали широко прибегать к контрибуциям, налагаемым на население завоеванных земель. Даже человек левых взглядов Бурботт, будучи представителем Конвента в армии Самбры - Мааса, в августе 1794 года наложил контрибуцию в три миллиона франков на оккупированный район Тревес, в ноябре того же года - четыре миллиона на Кобленц. В июне 1795 года представители Конвента в армии, занявшей территорию Мастрихта - Бонна, наложили на оккупированную область контрибуцию в двадцать пять миллионов, которая была позже снижена до восьми миллионов. По указанию Директории в районе Бонна - Кобленца Жубер устанавливал принудительный заем у крупных негоциантов, банкиров и других богатых людей . Комиссары Конвента, а затем Директории широко прибегали к массовым реквизициям зерна, скота, овощей, лошадей для нужд кавалерии.

Бонапарт поступал в полном соответствии с практикой Директории^ Армия снабжала себя всем необходимым за счет завоеванных земель.

Действуя согласно инструкциям правительства, Саличетти и Бонапарт стали на путь самых широких реквизиций и контрибуций. Герцог Тосканский должен был внести два миллиона лир звонкой монетой, отдать тысячу восемьсот лошадей, две тысячи быков, десять тысяч квинталов зерна, пять тысяч квинталов овса и т. д.

Это было лишь начало. В январе 1797 года великий герцог Тосканский по дополнительному соглашению, предусматривающему эвакуацию французских войск из, Ливорно, обязался уплатить еще миллион экю. «Этот последний удар довершит разрушение финансов Тосканы», - высказывал свое мнение граф Моцениго . Впрочем, потери побежденных не ограничивались только установленными платежами. При оставлении Ливорно французы вывезли двадцать шесть пушек, порох, снаряды и «большую часть серебряной посуды из дворца». Правительство Тосканы благоразумно закрыло на это глаза . Герцогство Пармское должно было предоставить в форме займа (займа, который никогда не погашался) два миллиона ливров золотом . Даже в Милане, в ликующей Ломбардии, засыпавшей цветами дороги, по которым шли солдаты Республики, Бонапарт и Саличетти не побоялись в первые же дни потребовать огромную контрибуцию в двадцать миллионов лир.

Однако командующий и комиссар, действовавшие в ту пору единодушно, старались, чтобы тяжесть обложения ложилась прежде всего на плечи имущих и реакционных кругов Ломбардии. Их действия в Ломбардии имели вполне определенное политическое содержание. В войне против феодальной Австрии они стремились использовать боевой лозунг: «Война народов против тиранов».

В «Воззвании к народу Ломбардии», подписанном Бонапартом и Саличетти 30 флореаля IV года (19 мая 1796 года), говорилось: «Французская республика дала клятву ненависти к тиранам и братства с народами… Республиканская армия, вынужденная вести войну насмерть против монархов, относится дружественно к народам, освобождаемым ее победами от тирании. Уважение к собственности, уважение к личности, уважение к религии народа - таковы чувства правительства Французской республики и победоносной армии в Италии» . И дальше, объясняя, что для победы над австрийской тиранией нужны средства и что двадцать миллионов лир возмещения, наложенных на Ломбардию, служат этой цели, в воззвании подчеркивалось, что тяжесть платежей необходимо возложить на богатых людей и высшие круги церкви: интересы неимущих классов должны быть защищены. Это не исключало того, что, когда, как, например, в Павии, началось антифранцузское восстание, в котором участвовали крестьяне, Бонапарт жестоко подавил его.

Кампания 1796 года отличалась от последующих войн, даже от кампании 1797 года. Изумившие мир победы армии Наполеона в 1796 году не могут быть правильно поняты, если не учесть в должной мере социальной политики Бонапарта - Саличетти.

Продвижение французских войск в Италии, несмотря на контрибуции, реквизиции и грабежи, способствовало пробуждению и развитию революционного движения на всем Апеннинском полуострове. В январе 1797 года Моцениго, один из самых осведомленных царских дипломатов в Италии, высказывал уверенность, что, если «англичане уйдут из Средиземноморья, в течение года вся Италия будет охвачена революцией» . Действительно, даже в тех итальянских государствах, которые сохранили независимость и самостоятельность, как, например, в Пьемонте, никакие правительственные репрессии и уступки не могли остановить нарастания революционной волны. Летом 1797 года весь Пьемонт был охвачен революционным брожением. Чтобы сохранить трон, королевский двор был вынужден пойти на крупные уступки. Изданные в начале августа эдикты означали, по определению царского посла, «последний удар по феодальной системе в стране» .

Было бы антиисторичным преуменьшать заслуги Бонапарта, его генералов и солдат в победах 96-го года, как это делал Ферреро, отрицать его неоспоримое дарование полководца. Но столь же антиисторичной была бы недооценка социального содержания войны в Италии. Несмотря на все реквизиции, контрибуции, насилия, то была в своей основе антифеодальная война, война исторически передового в ту пору буржуазного строя против отживавшего свой век феодально-абсолютистского порядка. И победы французского оружия над австрийским облегчались еще тем, что сочувствие прогрессивных общественных сил Италии, итальянцев завтрашнего дня, «Молодой Италии», было на стороне «солдат Свободы» - армии Французской республики, несшей освобождение от чужеродного австрийского и феодального гнета .

В большом и сложном жизненном пути Наполеона Бонапарта весна 1796 года навсегда осталась самой замечательной страницей. Ни гремящая слава Аустерлица, ни шитый золотом бархат империи, ни могущество всесильного императора, повелевавшего судьбами склонившейся перед ним Западной Европы, - ничто не могло сравниться со смятенными, полными опасностей днями солнечной весны 1796 года.

Слава пришла к Бонапарту не в дни Тулона и еще менее 13 вандемьера. Она пришла, когда, командуя небольшой армией раздетых и голодных солдат, он словно чудом одерживал одну за другой победы - Монтенотте, Миллезимо, Дего, Сан-Микеле, Мондови, Лоди, Милан - блистательные победы, заставлявшие всю Европу повторять неведомое ей ранее имя генерала Бонапарта . Тогда в него уверовали боевые генералы, тогда-то солдаты стали называть его «наш маленький капрал»; впервые в ту весну Бонапарт поверил в самого себя. Он признавался позднее, что это новое чувство - ощущение огромных возможностей - пришло к нему впервые после победы под Лоди.

Его юность и молодость - это была зловещая цепь провалов, просчетов, поражений. Десять лет судьба была к нему безжалостной. Надежды, мечтания, ожидания - все развеивалось, все оборачивалось поражением. Ему грозила опасность ощутить себя неудачником. Но как он сам говорил, у него было предчувствие, подсознательное ощущение успеха, удачи впереди. Сколько раз оно его обманывало! И наконец-то надежды сбылись. Шёнбруннский двор слал против Бонапарта своих лучших, самых опытных полководцев. Аржанто, Болье, Альвинци, Давидович, Провера, Вурмзер, эрцгерцог Карл - то были действительно заслуженные боевые генералы империи Габсбургов. Крупнейшие военные авторитеты воздавали им должное . И все-таки эта армия полураздетых, голодных мальчишек, уступавшая австрийской в численности, в артиллерии, наносила ей поражение за поражением.

Начиная войну в апреле 1796 года, Бонапарт действовал по тщательно продуманному и отработанному плану. Он рассчитывал, как в тонко задуманной шахматной партии, все варианты, все возможные ходы - свои и противника - примерно до двадцатого хода. Но вот пришла пора, когда двадцатый ход был сделан, когда ранее продуманные варианты плана были исчерпаны. Война вступила в новую стадию - в сферу непредвиденного; наступило время импровизаций, время мгновенных, не допускавших отлагательств решений. И тут Бонапарт впервые для себя открыл, что именно эта сфера и есть его истинная стихия, в ней он не имел равных, она приносила наибольшие успехи.

«Надо ввязаться в бой, а там будет видно!» - этот знаменитый принцип наполеоновской тактики был рожден впервые в 1796–1797 годах. То был торжествующий над рутиной, над догмой, над косностью многовековых правил принцип свободной, дерзающей мысли. Надо дерзать, надо искать новые решения, не бояться неизведанного, идти на риск! Искать и находить простейшие и наилучшие пути к победе! Этот двадцатисемилетний командующий армией опрокидывал все устоявшиеся столетиями правила ведения войны. Он приказал одновременно осадить миланскую крепость, генералу Серюрье окружить и блокировать считавшуюся неприступной крепость Мантую и, продолжая осаду Мантуи, двигаться главными силами на восток - в Венецианскую республику и на юг - против Рима и Неаполя. Все было соединено: и упорная, методическая осада Мантуи, и доведенная до предела быстротой передвижений и стремительностью ударов маневренная война.

После триумфального вступления в Милан в мае 1796 года война длилась еще долго - целый год. Она была отмечена вошедшими в историю военного искусства битвами - Кастильоне, Аркольский мост, Риволи. Эти сражения, давно уже ставшие классикой, шли с переменным успехом: французская армия подходила в этих битвах столь же близко к грани поражения, как и к победе. Конечно, Бонапарт в этих сражениях шел на величайший риск. В ставшей легендарной битве на Аркольском мосту он не побоялся поставить на карту и судьбу армии, и собственную жизнь. Бросившись под градом пуль со знаменем вперед на Аркольском мосту, он остался жив лишь благодаря тому, что его прикрыл своим телом Мюирон: он принял на себя смертельные удары, предназначенные Бонапарту. Трехдневное сражение при Риволи к его исходу могло казаться полностью проигранным. Но в последний момент (и в этой случайности была закономерность!) французское командование превзошло австрийское - битва была выиграна!

В кампании 1796–1797 годов Бонапарт проявил себя блестящим мастером маневренной войны. Принципиально он продолжил лишь то новое, что было создано до него армиями революционной Франции. То была новая тактика колонн, сочетаемых с рассыпным строем и умением необычайной быстротой передвижения обеспечивать на ограниченном участке количественное превосходство над противником, умение концентрировать силы в ударный кулак, пробивающий сопротивление неприятеля в его слабом месте. Эта новая тактика уже применялась Журданом, Гошем, Марсо; она была уже проанализирована и обобщена синтетическим умом Лазара Карно, но Бонапарт сумел вдохнуть в нее новую силу, раскрыть таившиеся в ней возможности.

Полководческий талант Бонапарта мог раскрыться с такой полнотой в кампании 1796–1797 годов еще и потому, что он опирался в своих действиях на генералов первоклассного дарования. Андре Массена - «любимое дитя победы», талант-самородок - сам имел право на славу великого полководца, если бы судьба не сделала его соратником Наполеона. Итальянская кампания раскрыла инициативу, смелость, военный дар сравнительно мало известного до тех пор Жубера; его заслуги в победоносном исходе битвы при Риволи и в Тироле были очень велики. Стендаль был прав, высоко оценивая Жубера . Со времени Тулона Бонапарт стал группировать вокруг себя молодых людей с какими-то особыми, присущими им чертами, заставлявшими его выделить их среди остальных. Он сумел им внушить веру в свою звезду: то были все люди, полностью ему преданные. Сначала их было только трое - Жюно, Мармон, Мюирон. Затем к ним присоединились Дюрок и Мюрат. В этот маленький кружок офицеров, пользовавшихся полным доверием командующего, затем вошли еще Ланн, Бертье, Сулковский, Лавалетт.

Жан Ланн, ровесник Бонапарта, сын конюха, начал службу в армии солдатом; в 1796 году он был уже полковником. Его инициатива, изобретательность, личная храбрость обратили внимание командующего. Ланн был произведен в бригадные генералы и в самостоятельном руководстве операциями обнаружил замечательные способности. Ланн слыл убежденным республиканцем, и его левые взгляды были известны и в иностранных посольствах . К Бонапарту он искренне привязался, видя в нем воплощение республиканских добродетелей. В кампании 1796–1797 годов он дважды спасал Наполеону жизнь. Ланн был одним из самых выдающихся военачальников блестящей наполеоновской плеяды. Отважный, прямой, резкий, он заслужил почетное прозвище Роланда французской армии.

Начиная итальянский поход, Бонапарт пригласил начальником штаба армии генерала Бертье. Александр Бертье обладал большим опытом - он служил и в старой армии, сражался в войне за американскую независимость, но по своему призванию был штабным работником. В его взглядах и пристрастиях было нелегко разобраться. Во время революции он ладил с Лафайетом и Кюстином, но также с Ронсеном и Россиньолем. К чему он стремился? Этого никто не знал. Он обладал поразительной работоспособностью, почти неправдоподобной профессиональной штабной памятью и особым талантом превращать общие директивы командующего в точные параграфы приказа. На первые или самостоятельные роли он не годился, но никто не мог его с равным успехом заменить на посту начальника штаба. Бонапарт сразу оценил особый талант Бертье и не расставался с ним до крушения империи в 1814 году .

Тогда же, в 1796 году, Бонапарт заметил и приблизил к себе молодого польского офицера Жозефа Сулковского. Сулковский родился в 1770 году. Аристократ, получивший превосходное образование, свободно говоривший на всех европейских языках, почитатель Руссо и французской просветительной философии, он сражался в юности за независимость Польши, а затем как истинный «возлюбленный Свободы», как говорили в XVIII веке, отдал свою шпагу защите Французской республики .

Со времени итальянской кампании близким к Бонапарту человеком стал также Антуан-Мари Лавалетт. Формально он был лишь одним из адъютантов главнокомандующего, но его действительное значение было большим: Лавалетт пользовался доверием Бонапарта и, более того, возможно, имел на него некоторое влияние .

Имя Лавалетта обычно связывают с нашумевшей на всю Европу историей его неосуществленной казни в 1815 году. За переход на сторону Наполеона во время «ста дней» граф Лавалетт был приговорен к смертной казни. Все усилия его жены Эмилии Богарне, племянницы Жозефины, и друзей спасти ему жизнь оказались тщетными. В последние часы перед казнью к нему была допущена на свидание жена. Она пробыла в камере смертника недолго; она вышла от него с низко опущенной головой, закрыв лицо, сгибаясь под тяжестью безутешного горя, шатающейся походкой прошла мимо часовых…

Когда утром стражники пришли, чтобы увести приговоренного к месту казни, Лавалетта в камере не было. Там находилась его жена. Накануне, поменявшись с женой одеждой, Лавалетт в ее платье ушел из тюрьмы .

Эта необычная история так поразила в свое время современников, что Лавалетт остался в памяти поколений лишь как удачливый герой драматического происшествия в стиле романов Эжена Сю или Александра Дюма. Стали забывать, что это был один из способных деятелей наполеоновской эпохи. Он никогда не выдвигался на первые места, но, оставаясь в тени, Лавалетт был на деле влиятельным участником сложной политической борьбы тех лет.

Такова была «когорта Бонапарта» - восемь-девять человек, сгруппировавшихся вокруг него во времен я итальянского похода. То было своеобразное сочетание разных человеческих качеств - мужества, таланта, ума, твердости, инициативы, они-то и делали небольшую «когорту Бонапарта» неодолимой силой. Этих разных людей соединило чувство дружбы, товарищества; они были рождены революцией и связывали свое будущее с Республикой; они верили в своего полководца. Бонапарт был для них первым среди равных, и нельзя было лучше служить Республике и Франции, как сражаясь под его командованием против армий тиранов. Наконец, их всех объединяла и несла на своих волнах неудержимая молодость. Они чередовали опасности и душевное напряжение ожесточенных сражений всегда с неизвестным исходом с волнениями, рожденными «кружением сердца». И в этом первым пример показывал главнокомандующий. Весь итальянский поход он совершил, не расставаясь мысленно с Жозефиной. Он писал ей по нескольку писем в день; они были все об одном и том же - как он ее безмерно любит; он хранил в своих карманах редко приходившие от нее письма; он их перечитывал по нескольку раз, он их знал наизусть, и ему казалось, может быть не без основания, что она его недостаточно любит . Он был так одержим своей всепоглощающей страстью, что не мог об этом молчать; он говорил о ней своим друзьям в армии, даже в письмах к Карно, к далекому от него, сухому, жесткому Карно, он не мог удержаться от признания: «Я люблю ее до сумасшествия» .

Вслед за главнокомандующим той же участи подвергся его первый заместитель. Генерал Бертье, представлявшийся молодым людям из окружения Бонапарта человеком доисторического прошлого - он был старше их на шестнадцать-семнадцать лет! - Бертье, который, казалось, ничего не видел, кроме географических карт и сводок личного состава полков, оказался также побежденным тем же могущественным чувством. Стендаль об этом написал в словах изящных и точных: «Красавица княгиня Висконти сначала пыталась - так говорили - вскружить голову самому главнокомандующему; но, вовремя убедившись, что это - дело нелегкое, она удовольствовалась следующим после него лицом в армии, и, надо сознаться, успех ее был безраздельным. Эта привязанность целиком заполнила всю жизнь генерала Бертье до самой его смерти, последовавшей спустя девятнадцать лет, в 1815 году» .

Что же говорить о молодых? О Жюно - «буре», как его прозвали, прославившемся своими удалыми и часто рискованными романическими похождениями, о неистовом Мюрате, о нежно преданном своей жене Мюироне? Все они жили полнокровной жизнью, сегодняшним днем, заполненным до краев всем - изнурительными переходами через горы, азартом искусства опережения противника, громом кровавых сражений, преданностью родине, военной славой, любовью. Смерть стояла за их плечами; она подстерегала каждого из них; она вырывала из их рядов то одного, то другого: первым был Мюирон, за ним Сулковский. Остальные склоняли головы и знамена, прощаясь с навсегда ушедшими товарищами. Но они были молоды, и смерть не могла их устрашить. Каждый день они ставили против нее на карту свою жизнь - и выигрывали. И они шли вперед не оглядываясь.

Бонапарт в годы итальянской кампании был еще республиканцем. Приказы главнокомандующего, его обращения к итальянцам , его переписка, официальная и частная, наконец, его практическая деятельность в Италии - все подтверждает это. Иначе, впрочем, и быть не могло. Вчерашний последователь Жан-Жака Руссо, якобинец, автор «Ужина в Бокере» не мог сразу стать совсем иным.

Конечно, за минувшие годы Бонапарт, как и все другие республиканцы, не в малой мере изменился. Сама Республика изменилась: в 1796 году она была уже во многом иной, чем в 1793–1794 годах. Эволюция буржуазной республики, ставшая особенно ощутимой в годы Директории, не могла пройти бесследно. Но в армии, особенно в итальянской, давно оторванной от столицы, не вдавались в тонкости эволюции Республики. Общий смысл политики определялся в армии прежними лозунгами: «Республика ведет справедливую войну! Она обороняется от монархии! Смерть тиранам! Свободу народам!»

В глазах солдат и офицеров итальянской армии кампания 1796 года была такой же справедливой войной в защиту Республики, как и кампания 1793–1794 годов Разница заключалась разве лишь в том, что Республика стала сильнее и теперь сражалась против тех же австрийцев и англичан не на своей земле, а на чужой.

Генерал Виктор, направленный командованием итальянской армии в Рим, прежде всего возложил венки к подножию статуи Брута . Ланн в своих воззваниях призывал к полному искоренению роялистов, эмигрантов и мятежных священников . Итальянская армия афишировала свой республиканизм.

Победы 1796 года были бы невозможны, если бы республиканская армия морально не превосходила австрийскую армию, если бы ее не окружала атмосфера сочувствия, поддержки со стороны итальянского населения, освободившегося благодаря французам от австрийского гнета.

Но по своему положению командующего армией, поддерживавшего прямые связи с правительством, Бонапарт, конечно, был гораздо лучше других информирован о политическом положении Республики и хорошо разбирался в значении совершавшихся в стране перемен.

Его отношения с Директорией день ото дня становились сложнее. Внешне обе стороны старались сохранять установленные формальные нормы: Директория предписывала, генерал докладывал; все иерархические дистанции соблюдались Но по существу после первых же побед, после Монтенотте, Миллезимо, Лоди, после того, как Бонапарт уверился в том, что кампания развертывается успешно, он стал проводить собственную линию, несмотря на все заверения в готовности выполнять приказы Директории.

20 мая 1796 года командующий итальянской армией объявил подчиненным, что половину жалованья они будут получать в звонкой монете . Ни в одной из армий Республики так не платили. Он решил это единолично, ни у кого не спросив разрешения. В Париже эта чрезмерная самостоятельность вызвала недовольство, но в итальянской армии, естественно, решение командующего было встречено одобрением.

Еще ранее, 13 мая, Бонапарт получил от Директории приказ, подготовленный Карно, извещавший, что армия, действующая в Италии, будет разделена на две самостоятельные армии. Одна, действующая на севере, будет возглавлена генералом Келлерманом, вторая, под командованием генерала Бонапарта, численностью в двадцать пять тысяч солдат, должна идти на Рим и Неаполь .

Приказ этот Бонапарт получил, когда только что отшумели громы победы при Лоди. Среди всеобщего ликования, царившего в армии после блистательной победы, этот приказ был ошеломляющ. Бонапарт тут же написал ответ. Он заявлял, что разделять армию, действующую в Италии, противоречит интересам Республики. Бонапарт обосновал свои возражения точно и ясно сформулированным доводом «Лучше один плохой генерал, чем два хороших». И в присущем ему стиле он шел на обострение ситуации: «Положение армии Республики в Италии таково, что вам необходимо иметь командующего, пользующегося полным вашим доверием; если это буду не я, вы не услышите от меня жалоб… Каждый ведет войну как умеет. Генерал Келлерман более опытен, чем я: он поведет ее лучше; вдвоем мы будем вести ее плохо» . Угроза отставкой, направленная из Лоди, - то был сильный ход!

Могла ли Директория принять отставку Бонапарта? Армии Журдана и Моро, на которые правительство возлагало основные задачи в разгроме Австрии, терпели неудачи. Единственной армией, шедшей вперед и каждые три дня присылавшей в столицу курьеров с извещением о новых победах, была эта захудалая итальянская армия, вчера еще считавшаяся почти безнадежной, а ныне приковавшая своим победоносным маршем внимание всей Европы. Имя Бонапарта, еще недавно мало кому известное, теперь было у всех на устах. Победы Бонапарта укрепляли позиции Директории, поддерживали ее престиж, существенно подорванный многими неудачами. Правительство Директории не могло принять отставки генерала Бонапарта.

Была еще одна существенная причина, придававшая Бонапарту такую уверенность. Возглавляемая им армия была единственной, посылавшей Директории не только победные сводки и неприятельские знамена, но и деньги в благородном металле - золоте. При финансовом кризисе Республики, превратившемся в застойную болезнь, при волчьей алчности членов Директории и правительственного аппарата, через руки которых проходило, прилипая к пальцам, золото, это обстоятельство имело важнейшее значение. О нем не принято было говорить вслух; в официальных выступлениях о таких «деталях», само собой разумеется, не упоминалось, что Бонапарт лучше, чем кто-либо, знал, как много они значат. Через несколько дней после вступления в Милан Саличетти сообщал Директории, что завоеванные области, не считая Модены и Пармы, уже заплатили тридцать пять с половиной миллионов .

Могла ли Директория отказаться от такого важного источника пополнения всегда пустой казны, а заодно, может быть, и собственных карманов? Обеспечит ли этот непрерывно поступающий из Италии золотой поток другой генерал? Это было сомнительно. Журдан и Моро не только не присылали золото - их армии требовали больших расходов.

Бонапарт верно рассчитал ходы: Директория должна была пойти на поставленные ей условия. Приказ о разделении армии в Италии был предан забвению. Бонапарт победил, Директория отступила. Но разногласия между генералом и Директорией продолжались. Они касались теперь существенного вопроса - о будущности завоеванных областей Италии, о завтрашнем дне.

Распоряжения Директории сводились к двум основным требованиям: выкачивать из Италии побольше золота и любых других ценностей - от произведений искусства до хлеба - и не обещать итальянцам никаких льгот и свобод. По мысли Директории, итальянские земли должны были оставаться оккупированными территориями, которые позже, при мирных переговорах с Австрией, следует использовать как разменную монету, например можно отдать их Австрии в обмен за Бельгию или территорию по Рейну и так далее или Пьемонту как плату за союз с Францией.

В этой циничной позиции Директории явственно обнаруживалась эволюция внешней политики Французской республики. После термидора наступила новая полоса. Директория представляла крупную, преимущественно новую, спекулятивную буржуазию и во внешней политике руководствовалась тем же, чем и во внутренней: она стремилась к обогащению либо в форме территориальных захватов, либо в форме контрибуций или прямого грабежа. Во внешней политике Директории все отчетливее на первое место становились захватнические, грабительские цели. Война меняла свое содержание. В. И. Ленин писал: «Национальная война может превратиться в империалистскую и обратно» В 1796 году этот процесс уже начался.

Итальянской армии были присущи в той мере, в какой она являлась одним из инструментов внешней политики Директории, и черты, свойственные этой политике в целом Однако разногласия между командующим и правительством Директории шли прежде всего именно по таким коренным вопросам. Бонапарт не соглашался с политикой, навязываемой ему Директорией. В 1796 году он, конечно, уже освободился от эгалитаристско-демократических иллюзий, навеянных идеями Руссо и Рейналя, которые им владели десять лет назад. Его теперь не смущала по существу необходимость накладывать на побежденную страну контрибуцию; он уже считал возможным там, где это было выгодно или целесообразно, сохранять на какое-то время монархии (как это было в Пьемон те или Тоскане), тогда как ранее он считал, что все монархии надо уничтожить. При всем том его политика в Италии в немалой мере противоречила директивам, получаемым из Парижа.

Выступая впервые в Милане 15 мая и обращаясь к народу, Бонапарт заявил: «Французская республика приложит все усилия, чтобы сделать вас счастливыми и устранить все препятствия к этому. Только заслуги будут различать людей, сплоченных единым духом братского равенства и свободы» . В упоминавшемся воззвании «К народу Ломбардии» от 30 флореаля командующий снова обещал народу свободу , что могло практически означать конституирование в дальнейшем ломбар-дийской государственности, образование под тем или иным названием ломбардийской республики.

Усилия Бонапарта и были к этому направлены. В очевидном противоречии с предписаниями Директории, которые он практически саботировал, прикрываясь разными отговорками , он вел дело к скорейшему созданию нескольких итальянских республик. Позже он пришел к мысли о необходимости создания системы дружественных Франции и зависимых от нее республик. Как писал Дюмурье Павлу I, в 1797 году Бонапарт, выступая в Женеве, в Сенате, говорил: «Было бы желательно, чтобы Франция была окружена поясом маленьких республик, таких, как Ваша; если он не существует - его надо создать» .

В воззвании к итальянцам 5 вандемьера (26 сентября 1796 года) командующий французской армией призывал итальянский народ к пробуждению Италии «Настало время, когда Италия с честью предстанет среди могущественных наций… Ломбардия, Болонья, Модена, Реджо, Феррара и, может быть, Романья, если покажет себя достойной этого, вызовут в один из дней удивление Европы, и мы увидим самые прекрасные дни Италии! Спешите к оружию! Свободная Италия многолюдна и богата. Заставьте дрожать врагов ваших и вашей свободы!»

Это ли было выполнением требований Директории? То была смелая программа буржуазно-демократической

революции, к которой Бонапарт настойчиво во множестве воззваний и обращений призывал итальянцев .

И если призыв к созданию свободной Италии не был претворен в жизнь, то причина этого кроется по преимуществу в партикуляризме итальянских малых государств, в незрелости в то время еще движения национального единства, в неспособности преодолеть стремления к местной и религиозной обособленности .

Бонапарт сумел реалистически оценить своеобразие страны, в которой он действовал. Надо осуществлять то, что практически возможно сегодня. В октябре 1796 года в Милане было официально провозглашено создание Транспаданской республики, а состоявшийся в том же месяце в Болонье конгресс депутатов Феррары, Болоньи, Реджо и Модены объявил о создании Циспаданской республики . Главнокомандующий французской армией в Италии специальным посланием приветствовал образование республик в Италии .

В Париже в кругах Директории были взбешены непослушанием, своеволием генерала. Данные ему инструкции предписывали «сохранять народы в прямой зависимости» от Франции. Бонапарт действовал так, как если - бы эти директивы не существовали, он способствовал созданию независимых итальянских республик, связанных с Францией общностью интересов.

Конфликты между Бонапартом и правительством Директории нередко изображают как столкновения соперничающих честолюбий, в них видят начало последующей борьбы генерала за власть. Такое толкование не исчерпывает вопроса. Бонапарт в 1796 году вел исторически более прогрессивную политику. Он стремился использовать до конца еще не исчерпанную революционно-демократическую потенцию Французской республики. В отличие от ослепленной жадностью Директории, не задумывавшейся о завтрашнем дне, Бонапарт ставил иные задачи. В войне против могущественной Австрии он считал необходимым поднять против нее антифеодальные силы и приобрести для Франции союзника в лице итальянского национально-освободительного движения.

Во избежание неясностей скажем еще раз, что, конечно, Бонапарт 1796 года, выполняя в Италии исторически прогрессивное дело, был весьма далек от эбертистских концепций революционной войны. В воззвании 19 октября 1796 года к народу Болоньи он заявил: «Я враг тиранов, но прежде всего враг злодеев, разбойников, анархистов» . Он постоянно подчеркивал свое уважение к собственности и право каждого пользоваться всеми благами. Он оставался поборником буржуазной собственности, буржуазной демократии. И в войне против феодальной австрийской монархии буржуазно-революционная программа Бонапарта была, бесспорно, сильным оружием, расшатывавшим опоры старого мира и привлекавшим союзников в лице народов, угнетенных деспотизмом Габсбургов.

29 ноября 1796 года в Милан в ставку итальянской армии прибыл генерал Кларк. Он оставил столицу 25-го и, не щадя лошадей, покрыл огромное расстояние от Парижа до Милана за четыре дня. Кларк очень спешил, но куда? В Вену. Бонапарта Кларк коротко, не вдаваясь в детали, уведомил, что он облечен полномочиями вести переговоры с австрийским правительством о заключении перемирия, а может быть, и мира.

Командующему итальянской армией нетрудно было понять, что Директория торопилась присвоить себе плоды его побед, через Кларка заключить победоносный мир, которому будет рукоплескать вся страна, а его, Бонапарта, оставить за дверью. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти.

Переписка Бонапарта декабря 1796 года не содержит прямых свидетельств его настроений той поры. О них можно только догадываться. Он отдавал себе отчет в том, что в создавшейся ситуации исход его борьбы с Директорией не может быть решен с помощью чернил. Тут нужны иные, более действенные средства. Для него было также очевидно, что, направляя Кларка в Вену, Директория стремилась не только похитить его лавры, но и взять в свои руки решение итальянских дел и соглашением с Австрией перечеркнуть все созданное с таким трудом в Италии.

Решимость Директории отстранить победоносного генерала объяснялась тем, что к осени 1796 года Баррас, Карно, Ларевельер-Лепо - лидеры Директории - считали свое положение укрепившимся. Расчет этот, как показали дальнейшие события, был ошибочным, тем не менее они из него исходили. В мае - июне 1796 года режим Директории переживал очередной кризис. Был раскрыт «Заговор во имя равенства», и арестованы его главные руководители - Гракх Бабёф, Дарте, Буонарроти. Но дело на том не кончилось. Во фрюктидоре было разгромлено тесно связанное с бабувистами революционно-демократическое движение в Гренельском лагере; последовали новые многочисленные аресты. Удар расширялся: он был направлен не только против бабувистов, но и против левых, проякобинских кругов в целом .

К осени 1796 года руководители Директории могли считать кризис в основном преодоленным. Политика «качелей» продолжалась. После удара вправо в октябре 1795 года в мае - июле 1796 года удар был нанесен влево. Равновесие восстановилось; директоры считали свое положение вновь упроченным; пришла пора, считали директоры, заняться своевольным генералом в Италии.

Операция с миссией Кларка (ее авторство обычно приписывают Карно) вполне укладывалась в общий курс политики Директории того времени - удар влево. Кларку были поручены не только дипломатические задачи, но и более специальные - наблюдение за Бонапартом. Он имел на этот счет прямые указания Карно и Ларевельера . Конечно, Бонапарта, бывшего командующего внутренней армией, закрывшего в свое время клуб Пантеона, нельзя было обвинить в связи с бабувистами. Ему нельзя было поставить в вину и связь с Саличетти, близким к Буонарроти, хотя бы потому, что Саличетти состоял при Бонапарте в качестве комиссара Директории и Директория должна была его защищать . Но за самовольные действия с Бонапарта хотели спросить, и спросить строго. Передав ведение переговоров с Австрией в руки генерала Кларка, Директория тем самым лишала Бонапарта возможности влиять на ход событий в Италии. Но обойти Бонапарта было непросто. Он еще раз трезво рассмотрел ситуацию, взвесил все шансы. Анализ положения показывал, что оно небезнадежно.

Директория неудачно выбрала время для ведения переговоров с Австрией. В Вене в ноябре - декабре 1796 года отнюдь не считали кампанию проигранной. Напротив, именно тогда вновь ожили надежды добиться решающего перелома в ходе войны. Армии Журдана и Моро были отброшены эрцгерцогом Карлом за Рейн; им пришлось перейти к обороне. Против армии Бонапарта были подготовлены новые резервы, вместе с ними армия Альвинци достигла примерно восьмидесяти тысяч человек . Старый венгерский фельдмаршал был полон решимости взять реванш за Арколе. Альвинци шел на освобождение армии Вурмзера, запертой в осажденной Мантуе. Восемьдесят тысяч Альвинци плюс двадцать или тридцать тысяч Вурмзера - то была внушительная сила. Располагая таким подавляющим превосходством, можно ли было сомневаться в том, что сорок тысяч усталых солдат Бонапарта не будут раздавлены?

Кларк напрасно гнал лошадей. Альвинци отказался пропустить его в Вену. Какой был смысл Австрии вступать в переговоры в момент, когда она готовилась нанести сокрушающий удар французской армии? Бонапарт, принявший первоначально Кларка весьма холодно, теперь стал с генералом-дипломатом беспредельно любезен. Кларк, генерал из дворян, к тому же ирландского происхождения и потому пострадавший в 1793 году, многое успевший испытать на своем недолгом веку, умный и сообразительный, с каждым днем все более поддавался обаянию столь дружественного к нему командующего итальянской армией.

Но Бонапарт понимал, что исход борьбы с Директорией не решается тем, что Кларк будет «завоеван», то есть из противника превратится в союзника. В этом Бонапарт быстро преуспел: с его даром обольщения ему нетрудно было перетянуть Кларка на свою сторону. Но «завоевание» Кларка еще ничего не решало. Все зависело от исхода схватки с Альвинци.

Бонапарт в декабре 1796- начале 1797 года был болен: его трясла лихорадка. Он был желтого цвета, еще более похудел, высох; в кругах роялистов распространилась молва, что дни его сочтены, что через неделю, самое большее через две, его можно будет «списать» из числа противников. Но прошло две недели, и этот «живой мертвец» показал еще раз, на что он способен. В знаменитой битве при Риволи 14–15 января 1797 года, битве, оставшейся одним из самых блистательных достижений военного искусства, Бонапарт разбил наголову своего противника . Армия Альвинци бежала с поля боя, оставив в руках французов более двадцати тысяч пленных. Стремясь закрепить успех и добить противника, Бонапарт, получив сведения, что часть австрийской армии под командованием генерала Проверы движется к Мантуе, приказал Массена преградить ему путь. Несмотря на крайнее утомление солдат, Массена настиг 16 января у Фаворита группу войск Проверы и разбил ее.

Триумф Риволи, удвоенный победой у Фаворита, поднял престиж Бонапарта на недосягаемую высоту. Граф Моцениго доносил из Флоренции в Петербург: «Французская армия в ожесточенном бою почти полностью сокрушила австрийцев… и в результате Буонапарте, в течение четырех дней почти уничтоживший императорские войска в Италии, вступил триумфатором в Верону, окруженный всеми атрибутами победы» .

Теперь все внимание было приковано к битве за Мантую, которую Симолин называл «ключом ко всей Ломбардии» . Моцениго предсказал, что Мантуя долго не продержится и что «ее падение сразу почувствует вся Италия!» . Действительно, через две недели после Риволи армия Вурмзера в Мантуе, потеряв всякую надежду на освобождение, капитулировала. Отныне вся Италия лежала у ног победителей .

Начиная утром 14 января решающее сражение у Риволи, Бонапарт отдавал себе отчет в том, что предстоящее сражение определит не только исход всей итальянской кампании - тем самым будет решен и его долгий спор с Директорией. Расчеты Бонапарта были подтверждены победами французского оружия. Он победил не только Альвинци и Вурмзера. Побежденной оказалась и Директория. В льстивых выражениях она поздравляла генерала-триумфатора. И хотя успехи Бонапарта вызывали все большее беспокойство членов Директории , она могла теперь лишь скромно высказывать свои пожелания победоносному генералу. Прежние намерения «проучить» или даже отстранить своевольного командующего оказались по меньшей мере неуместны.

Бонапарту оставалось реализовать плоды своих побед.

Риволи и Мантуя вызвали величайшую панику во всех дворцах больших и малых итальянских государств. В донесении из Флоренции в Петербург в середине февраля 1797 года сообщалось, что «тревога и страх, охватившие Рим, достигли высшего предела». Французские войска двигались к столице Папской области, не встречая никакого сопротивления, и в Риме были озабочены прежде всего тем, куда бы мог укрыться «святой отец». Такой же тревогой был охвачен и Неаполь; главные усилия неаполитанского двора были направлены на то, чтобы достичь мира с Бонапартом. Великий герцог Тосканский поспешил внести в кассу победоносной армии миллион экю и, как писал Моцениго, не замечая скрытого юмора своего сообщения, «должен был чувствовать себя очень счастливым, получив возможность рассчитаться такой ценой в момент, когда падение Мантуи отдавало французам всю Италию» .

19 февраля в Толентино Бонапарт продиктовал представителю римского папы кардиналу Маттеи и его коллегам условия мира . Они резко отличались от программы, которую в ряде документов определяла Директория. Договором в Толентино Бонапарт хотел показать членам Директории, что итальянские дела отныне будет решать он сам: он разбирался в них лучше, чем высокопоставленные господа в Париже.

Впрочем, он знал, с кем имеет дело и что может в Париже произвести наибольшее впечатление. В письме Директории 19 февраля 1797 года, сообщая об условиях мира, предусматривающих контрибуцию в тридцать миллионов ливров, Бонапарт небрежно замечал: «Тридцать миллионов стоят в десять раз больше Рима, из которого мы не могли бы вытянуть и пяти миллионов» . Директория должна была принять условия мира с папой, выработанные вопреки ее директивам. В Париже, видимо, были рады и тому, что генерал все слал золото - многие десятки миллионов. А вдруг ему придет в голову что-то иное?

Бонапарт зорко следил и за тем, что происходило на его родной Корсике. Власть англичан не была прочной. Победы французского оружия в Италии создавали благоприятные условия для возобновления борьбы. В 1796 году он направил на остров своего эмиссара Бонелли, которому удалось поднять сильное партизанское движение в западных районах Корсики. Вслед за тем туда был переброшен генерал Жентили во главе отряда в двести - триста человек . Англичане, оказавшиеся в полной изоляции на острове, должны были его покинуть в октябре 1796 года.

Саличетти, а затем сменивший его Мио де Мелито и Жозеф Бонапарт сравнительно быстро восстановили на Корсике власть Франции. Но умиротворить страсти было нелегко. Современные исследователи признают, что сторонники Паоли или монархии оказывали тайное сопротивление французскому республиканскому режиму .

Ни участники борьбы тех лет, ни исследователи истории Корсики не знали, да и не могли знать, что осенью 1797 года корсиканские сепаратисты во главе с Колонна де Сезари решились на новую крупную акцию. Как свидетельствуют архивные документы Российской коллегии иностранных дел, и в частности реляции императору Павлу I из Флоренции, в середине декабря 1797 года на прием к Моцениго явился прибывший с Корсики Колонна де Сезари. В доверительной беседе он заявил, что «остров Корсика так же недоволен французами, как и англичанами…» и что, по мнению всех «наиболее заметных и деятельных сил страны», судьба острова может быть должным образом решена лишь установлением над ним верховной власти российского императора . Колонна де Сезари утверждал, что завоевание острова, важного для России как опорный пункт в Средиземном море, не представит больших трудностей: у корсиканцев есть ружья .

Моцениго обещал доложить об услышанном в Петербург. Не принимая никаких обязательств, он не закрывал дверей для продолжения переговоров. Тайные встречи и переговоры продолжались на протяжении года. В ноябре 1798 года Моцениго принял участие в «секретном собрании» корсиканцев, во время которого они представили ему «пространное доношение и план об удобности и пользе предприятия на Корсику и о средствах атаки, требуя 6 тысяч ружей, 2 тыс. сабель, 100 бочонков пороху и 3 тыс. регулярного войска» . Моцениго, возможно, для того, чтобы уйти от определенного ответа, указывал, что «если не пристанет к тому ген. Паоли или не будет учинено с согласия двора Английского…», то предприятие натолкнется на большие трудности . Переговоры затягивались…

Знал ли о них Бонапарт? По всей видимости, нет. Ничто не подтверждает его обеспокоенности ходом дел на Корсике в 1798 году. Его внимание было приковано к другим важным проблемам - Бонапарт торопился заключить мир с Австрийской монархией.

Год побед сокрушил австрийскую армию. Симолин писал в апреле 1797 года из Франкфурта, что общественное мнение уже говорит «о кризисе австрийского дома» и что в армии считают неизбежным заключение мира с республиканской Францией . Но и армия Бонапарта была крайне утомлена. Надо было спешно, пока за плечами ширились крылья победы, кончить войну. Бонапарт торопился еще и потому, что опасался, как бы Гош, сменивший Журдана на посту командующего армией, не начал свежими силами наступления и не опередил бы итальянскую армию в Вене, Но не от Бонапарта должна была исходить инициатива мирных переговоров. Он был уверен, что австрийцы первыми попросят начать переговоры о мире. И чтобы их поторопить (Бонапарт и сам не мог долго ждать), он двинул свою армию, изнемогавшую от усталости, на север. Войска Жубера, Массена, Серюрье и свежая дивизия Бернадота вторглись в пределы Австрии.

После разгрома Альвинци командующим австрийской армией, действовавшей против Бонапарта, был назначен эрцгерцог Карл. У него была репутация лучшего полководца австрийской армии: он нанес тяжелые удары Журдану, заставил отступить Моро. Болье, Аржанто, Альвинци, Давидович, Квазданович, Вурмзер, Провера - лучшие генералы австрийской армии - лишились славы в сражениях с этим молодым корсиканцем, которого уже окружал ореол непобедимости. Испытывать ли судьбу? Эрцгерцог Карл попробовал остановить продвижение французов. Но битвы при Тальяменто и Градиске, хотя и не были генеральными сражениями, снова с неоспоримостью показали превосходство французского оружия . Не следовало дожидаться худшего. Авангард французских войск находился в ста пятидесяти километрах от Вены. В столице Габсбургов началась паника.

7 апреля в Леобене к Бонапарту явились представители австрийской стороны - то были генералы Бельгард и Мервельдт. Они заявили, что уполномочены императором вести переговоры о предварительных условиях мира . Мечты Бонапарта сбывались! Сам император, глава «Священной Римской империи германской нации», слал своих представителей вести переговоры о заключении мира. Все благоприятствовало Бонапарту в эту удивительную весну 1797 года. Он не позволил Директории вырвать у него плоды побед, сам обошел господ директоров, вздумавших управлять им как марионеткой. Кларк полностью обезврежен. Гош и Моро не успели прийти в Вену. Бонапарт теперь один, без наставников и советников, поведет переговоры с уполномоченными императора и заключит мир на тех условиях, которые найдет наиболее целесообразными.

Переговоры, начавшиеся 7 апреля, через десять дней были успешно завершены. 18 апреля в замке Эггенвальд, вблизи Леобена, генералом Бонапартом от имени Республики и графом Мервельдтом и маркизом Галло от имени австрийского императора были подписаны прелиминарные условия мира . Бонапарт в ходе переговоров был сговорчив. Он запросил сначала большее, увидел, в чем заинтересована сильнее всего другая сторона, и быстро нашел с ней путь к соглашению. Австрия отказывалась от Бельгии, примирялась с потерей владений в Северной Италии, но зато Бонапарт не настаивал на отторжении рейнских земель. В секретном соглашении Австрии была обещана в виде компенсации часть Венецианской области.

Леобенские соглашения были заключены в противоречии с требованиями Директории, настаивавшей на присоединении к Франции Рейнской области и компенсации Австрии возвращением ей Ломбардии. Бонапарт предвидел, что соглашение будет встречено директорами с неудовольствием. В письме к Директории 19 апреля Бонапарт, обозревая все свои действия с начала кампании, доказывал их правильность и настаивал на утверждении прелиминариев. Он подкреплял свое желание угрозой: он просил в случае несогласия с его действиями принять его отставку как командующего и дать возможность заняться гражданской деятельностью .

Расчет был точен. Члены Директории не могли в момент наивысшей популярности генерала, завоевавшего почетный и выгодный мир, уволить его в отставку. Как сообщал Симолин, в Париже известия о подписании Бонапартом мирного соглашения «были встречены народом с энтузиазмом» . Еще менее члены Директории желали видеть этого беспокойного и своевольного человека в Париже своим коллегой по работе. Баррас уже хорошо понимал, что от этого «простачка», как он еще недавно и столь ошибочно, столь близоруко называл Бонапарта, можно ожидать всяких неожиданностей. Скрепя сердце Директория должна была одобрить Леобенские соглашения. Бонапарт добился своего: он выиграл войну, он был на пути к выигрышу мира, важнейший шаг был сделан. Руки его были развязаны - он занялся итальянскими делами.

В мае, использовав как предлог убийство нескольких французских солдат на венецианской территории, французская армия вступила в пределы Венецианской республики и оккупировала ее. Правительство республики дожей было низложено. В Венеции было создано временное правительство, но Бонапарт отнюдь не способствовал его укреплению. Он не забывал о секретных статьях Леобенских соглашений .

В июне французские войска вступили на территорию Генуэзской республики; предлог для этого тоже нашелся. Но о Генуе в леобенских беседах речи не было; здесь ничто не препятствовало, чтобы сразу были найдены должные государственные формы. 6 июня в Генуе было провозглашено образование Лигурийской республики. Моделью для нее послужила конституция III года Французской республики. Лигурийская республика была создана по тому же образцу - с двумя Советами и Директорией .

В июне Транспаданская и Циспаданская республики были преобразованы в единую Цизальпинскую республику. Бонапарт видел в ней основу будущей единой Италии. Италия должна была стать верной опорой Франции. В республике был проведен ряд социально-политических мер антифеодального, буржуазного характера: уничтожены феодальные повинности и поборы, проведена секуляризация церковных земель, введено новое законодательство, устанавливающее равенство всех граждан перед законом со всеми вытекающими отсюда последствиями . Политический строй республики был близок к французскому образцу: Директория, два законодательных Совета, сходная система местного самоуправления. Цизальпинская республика была связана тесными отношениями с Францией. Иначе, впрочем, и быть не могло. В состоянии ли была бы только что рожденная, слабенькая республика, окруженная со всех сторон враждебными ей монархиями, противостоять им без поддержки республиканской Франции?

Царские дипломаты высказывали опасения (надо признать, достаточно обоснованные), что новые республики станут орудием в руках Франции и будут способствовать революционизированию страны . Так оно и было.

Многим итальянским современникам тех событий казалось, что Бонапарт действует прежде всего как итальянский патриот, для которого родная страна дороже всего. Известный математик того времени Маскерони, преподнося командующему армией свою книгу «Геометрия», напоминал в дарственной надписи о знаменательном дне, когда «ты преодолел Альпы… чтобы освободить твою дорогую Италию». Это обращение свидетельствовало, что в глазах итальянского ученого победоносный генерал оставался верным сыном Италии - он был для него Наполионе ди Буонапарте. Но так ли это было на самом деле?

«Французская республика рассматривает Средиземное море как свое море и намерена в нем господствовать» - твердо заявил Бонапарт озадаченному графу Кобенцлю, представителю Австрии на переговорах, завершившихся Кампоформийским миром. Но ведь и итальянцы заявляли, что Средиземное море - это mare nostra - «наше море». Следовательно, Бонапарт ставил интересы Франции выше итальянских интересов? В том не может быть никакого сомнения.

Итальянская политика Бонапарта определялась интересами Франции - это неоспоримо. Но ведь и интересы Франции можно понимать по-разному. Расхождения между Бонапартом и Директорией в вопросах итальянской политики как раз и служат наглядным примером этого разного понимания интересов. Когда Директория возражала против образования независимых итальянских республик и требовала от Бонапарта только золота и еще раз золота, ссылаясь на «интересы Франции», то это доказывало лишь, как узко она их понимала. То была откровенно грабительская политика, вполне соответствовавшая волчьей жадности новой, спекулятивной буржуазии, стремящейся урвать побольше добычи. Бонапарт понимал интересы Франции шире и глубже. Он прошел школу революции и видел, какие огромные преимущества Франция приобретает, противопоставляя передовую, буржуазную систему отношений реакционной, феодальной системе, привлекая на свою сторону многочисленные силы угнетенных и недовольных. Его политика в Италии шла в главном в русле исторического прогресса, и в этом был источник ее силы.

Современники это чувствовали и понимали, хотя и выражали свое мнение иначе. Стендаль назвал 1796 год героическим временем Наполеона, поэтическим и благородным периодом его жизни: «Я прекрасно помню тот восторг, который его юная слава возбуждала во всех благородных сердцах» . Гро, Берне, Давид запечатлели образ устремленного вперед молодого, очень худого воина, с вдохновенным бледным лицом, развевающимися на ветру длинными волосами, с трехцветным знаменем в руках, рвущегося впереди солдат навстречу врагу. Бетховен позднее, потрясенный громами великих побед и беспримерных подвигов, создал свою бессмертную «Героическую симфонию».

Все это так. И все же даже в ту начальную, лучшую пору деятельности Бонапарта на большой сцене европейской политики порой проступали какие-то черты, какие-то отдельные штрихи в его образе, его действиях, которые смущали даже самых пылких его почитателей из среды республиканцев.

Огромные контрибуции, накладываемые на побежденные итальянские государства…

Приверженцы Бонапарта, даже из среды итальянских патриотов, оправдывали его тем, что таковы были «законы войны», как их понимали в XVIII веке, что командующий выполнял лишь требования Директории, что контрибуции взимались и другими республиканскими армиями и что Бонапарт заставлял платить монархов, церковь, богатых.

В общем все это было верно. Но иные, хотя и не вполне уверенно, все же возражали: разве «законы войны» распространяются и на республику? Разве генерал Бонапарт всегда выполнял требования Директории? Наконец, совсем робко недоумевали третьи: разве когда-либо взимались контрибуции в таких огромных размерах?

Нельзя было не заметить, что и в самом поведении, в образе жизни республиканского генерала кое-что изменилось. Пока армия с боями продвигалась вперед, Бонапарт вместе с солдатами шел большей частью пешком и, появляясь в момент сражения в самых опасных местах, разделял все тяготы похода. Но вот выстрелы смолкли, было подписано перемирие, ожидался мир, и Бонапарт возвратился в Милан.

Он поселился в великолепном замке Монбелло, вблизи Милана, где создал своего рода маленький двор, поражавший приезжих пышностью убранства. Здесь на больших приемах, на званых обедах, на вечерах царила Жозефина. Она, кажется, впервые начинала ценить своего мужа - она как бы узнавала его вновь. Неужели этот умеющий быстро принимать решения, уверенный в себе, вызывающий всеобщее восхищение командующий армией - тот самый угловатый, одержимый страстью корсиканец, над которым она вместе с этим глупым Шарлем тайно посмеивалась? Она корила себя: как же она сразу не смогла разглядеть «своего Бонапарта»? С каждым днем ее привязанность к нему становилась все сильнее. К тому же он дал ей наконец возможность удовлетворить остававшуюся столько лет неутоленной прирожденную страсть сорить деньгами. Впрочем, этот талант жены генерала оспаривали его сестры, и прежде всего прекрасная Паолетта, окончательно ставшая Полиной, но по-прежнему кружившая головы всем молодым офицерам армии. То был веселый, блестящий двор, искрящийся молодостью, смехом, шутками, вином в хрустальных гранях бокалов, улыбками женщин, - двор генерала армии победителей.

Но кто оплачивал эти беззаботные шумные вечера в великолепных залах старинного дворца Монбелло, где вино лилось рекой и деньги текли без счета? Граф Мелци и другие итальянские министры подымали бокалы за здоровье командующего и офицеров армии освободителей. Возможно, они были вполне искренни. Но в конце концов то было ведь золото, созданное народом Италии .

В замке Монбелло стало чуть-чуть тише после того, как притягивавшая к себе столько поклонников Полина Бонапарт остановила наконец свой выбор (или выбор брата?) на генерале Леклерке. Старший брат отпраздновал должным образом ее свадьбу и дал ей в приданое сорок тысяч ливров. Почитатели генерала и поклонники Полины говорили: разве женщина, затмевающая своей красотой всех красавиц Италии, не достойна этого? Кто решился бы возражать? Но люди, знавшие ближе семью Бонапарт, про себя вспоминали, что еще три года назад босая Паолетта полоскала белье в студеной воде реки. Когда Бонапарт в 1797 году уезжал из Италии, Директория Цизальпинской республики поднесла ему в знак признательности полюбившийся ему дворец Монбелло; она заплатила за него прежнему владельцу миллион ливров .

Наполеон на острове Святой Елены счел необходимым вернуться - для будущих поколений - к вопросу о своих расходах в Италии. Он рассказал о том, как герцог Моденский предложил ему, через Саличетти, четыре миллиона золотом и как он их отверг. Не подлежит сомнению, что рассказанное им - правда. Он указал также, что общая сумма, полученная им в Италии, не превышала 300 ООО франков . Фр. Массой, посвятивший всю жизнь исследованию деталей биографии знаменитого человека, скромно заметил по этому поводу, что, вероятнее всего, император пропустил один ноль . Трудно сказать с достоверностью, имел ли Бонапарт ко времени счастливых вечеров в Монбелло уже миллионное состояние; возможно, что нет. Он был более жаден к славе, чем к деньгам. Но в улыбавшемся, пленявшем остроумием итальянских гостей, блестящем хозяине замка Монбелло уже нелегко было узнать сумрачного, похожего на затравленного волка офицера из топографического бюро, прятавшегося в тени, чтобы скрыть пообтершийся мундир и стоптанные сапоги.

Конечно, Бонапарт 1797 года, имевший за плечами славу Монтенотте, Лоди, Риволи, был уже иным, чем два года назад.

За это время в его жизни все круто изменилось, все стало иным. Важно понять и психологический перелом, происшедший в нем за месяцы войны в Италии.

Все первые годы сознательной жизни Бонапарт, более того, целое десятилетие - с 1786 по 1796 год - терпел одну неудачу за другой, он переходил от поражения к поражению. С его корсиканской склонностью к суеверию он был готов признать, что ему «не везет». Может быть, он родился неудачником? Может быть, всю жизнь его будет преследовать злой рок? И вот после десяти лет неудач с 1796 года в его судьбе все изменилось. Ветер подул в его паруса. Он шел от победы к победе, от успеха к успеху.

Бонапарт был одним из образованных людей своего времени. В Монбелло он приглашал знаменитых ученых - математика Монжа, химика Бертолле, и они удивлялись его познаниям в специальных отраслях науки. Итальянские музыканты и артисты поражались, как тонко он разбирается в музыке. Но все это сочеталось у него с каким-то атавистическим, пещерным корсиканским суеверием. В минуты волнения он часто и быстро крестился; он верил в приметы, в предчувствия. В дни итальянской кампании он наконец уверовал в свою звезду. Он избавился от гнетущего, возможно даже подсознательного, страха: а вдруг опять не повезет? Он ожил, воспрянул духом, он поверил, что отныне ему сопутствует счастье, удача. Его видели улыбающимся, радостным, счастливым прежде всего потому, что все эти четырнадцать месяцев войны в Италии ему светила счастливая звезда и он ощутил, как много он может совершить.

Иные из биографов Наполеона, склонные чуть ли не с 1796 года усматривать в его действиях и мыслях планы овладения троном, смещают, на мой взгляд, его эволюцию. Немалую роль здесь сыграли введенные в свое время в историческую науку блистательным пером Альбера Сореля свидетельства Мио де Мелито, ориентировавшие читателей именно в этом духе . Сорель им доверился, а его литературный талант придал недостававшую таким утверждениям убедительность. Между тем внимательное изучение мемуаров Мио де Мелито, изданных вюртем-бергским генералом Флейшманом, показывает, что как источник они не заслуживают доверия. Впрочем, независимо от апокрифических воспоминаний Мио вполне очевидно, что пройденный Бонапартом путь от якобинца до всесильного императора не мог быть столь прямолинеен.

Реальная власть Бонапарта в Италии в 1797 году стала огромной. Граф Стакельберг, царский посланник в Турине, писал в августе 1797 года: «Не подлежит сомнению, что во всей Италии все французские агенты без какого бы то ни было исключения полностью зависят от главнокомандующего» . Это было верно. Конечно, Бонапарт, да и большинство людей его времени, прошел через ряд разочарований, порожденных трагическим ходом буржуазной революции. Но и он, как и большинство его сподвижников со сходной политической биографией, то есть в прошлом якобинцев, оставался республиканцем. Брать его республиканизм той поры под сомнение нет никаких оснований. Когда австрийские уполномоченные во время леобенских переговоров предложили как уступку, за которую надо чем-то заплатить, официально признать республику, Бонапарт презрительно это отверг Республика не нуждалась в чьем-то признании… «Республика - как солнце! Тем хуже для тех, кто ее не видит» ,- высокомерно ответил он.

И все-таки Стендаль с его поразительным даром исторической проницательности не случайно указал на весну 1797 года, на вступление французов в Венецию как на грань, завершающую героическое время жизни Бонапарта.

Вступление французов в Венецию было предрешено Леобенскими соглашениями. С обеих сторон они были компромиссом, и сама идея компромисса ни у кого не вызывала возражений. Но в Леобенских соглашениях впервые было допущено прямое отступление от принципов республиканской внешней политики. Секретное соглашение о передаче Австрии Венецианской республики означало попрание всех провозглашенных республикой принципов. Бонапарт пытался оправдывать свои действия тем, что уступка Венеции Австрии была лишь временной, вынужденной обстоятельствами мерой, что в 1805 году он это исправил . Эти доводы, понятно, не могли изменить принципиального значения леобенской сделки. По существу передача Венеции Австрии была ничуть не лучше возврата Австрии Ломбардии, на чем настаивала Директория и против чего Бонапарт возражал.

В итальянскую политику Бонапарта были внесены со времен Леобенских соглашений существенно новые элементы. Было бы неверным считать, что после апреля - мая 1797 года, после Леобена и оккупации Венеции, вся политика Бонапарта кардинально меняется, из прогрессивной превращается в агрессивную, завоевательную. Но было бы также неверным не замечать те изменения в проводимой Бонапартом политике, которые вполне отчетливо обнаружились с весны 1797 года, - проявление завоевательных тенденций.

Директория, хотя почти все совершаемое Бонапартом в Италии (кроме поступавших миллионов) вызывало ее недовольство, должна была мириться со своеволием генерала ввиду шаткости своих собственных позиций. Едва успев разгромить опасность слева - движение бабувистов, она оказалась перед еще более грозной опасностью - на сей раз справа. Выборы в жерминале V года (май 1797 года) дали большинство в обоих Советах противникам Директории - роялистским и пророялистским элементам, так называемой партии Клиши. Избрание Пишегрю председателем Совета пятисот и Барбе-Марбуа председателем Совета старейшин было открытым вызовом Директории - и тот и другой были ее врагами. Правое большинство в Законодательных советах сразу нащупало наиболее уязвимое место: оно потребовало, чтобы Директория отчиталась в расходах. Куда ушло золото, поступившее из Италии? Почему казна всегда пуста? То были вопросы, на которые Директория даже при всей дьявольской изобретательности Барраса не могла дать ответа. Но это было только начало. Законодательные органы не скрывали своего намерения вышвырнуть Барраса и других «цареубийц» из правительства. Что будет потом? Это не было еще вполне ясно, видимо, какая-то переходная форма к монархии. Мнения расходились. С критикой правительства справа выступала и «салонная оппозиция», группировавшаяся вокруг госпожи де Сталь. Определить политическую программу госпожи де Сталь было нелегко. По остроумному замечанию Тибодо, «мадам де Сталь принимала утром якобинцев, вечером - роялистов, а за обедом - весь остальной свет» . Но на чем все сходились - это на критическом отношении к «триумвирам» . Всех объединяло общее убеждение: надо гнать «триумвиров», вцепившихся в директорские кресла.

Для Барраса в сущности важно было только это, все последующее его не занимало. Директорский пост - это была власть, почет, великолепные апартаменты в Люксембургском дворце, приемы, кутежи, ночные оргии и деньги, деньги, деньги без счета, плывущие в его руки со всех сторон. Мог ли он со всем этим расстаться? Человек, прошедший через все круги ада, всплывший со дна, скользивший по острию ножа, коварный и дерзкий, Баррас лихорадочно искал способ переиграть своих врагов. В годы революции, когда обрисовывалась опасность справа, на политическую сцену выходил народ и его активные действия сметали всех врагов. Но после жерминаля и прериаля, разгрома бабувистов о народе нечего было и думать. Оставалась армия. Штыки сильнее любых конституционных законов. Они могут все. Важно лишь, чтобы они не повернулись против самого Барраса…

Баррас колебался: к кому обратиться - к Гошу, Моро, Бонапарту? Более других он опасался Бонапарта. Он обратился поэтому первоначально к Гошу, но, не сумев или не успев все подготовить, лишь скомпрометировал его .

А время шло, медлить было нельзя. Как опытный игрок, Баррас хладнокровно констатировал, что, если дело не выгорит, придется ему висеть на перекладине.

В середине термидора (все тот же роковой месяц термидор!) «триумвиры» пришли к мнению, что вызволить их из беды может лишь Бонапарт. Как писал Баррас, он и его коллеги «были бы счастливы снова увидеть в их среде генерала, так прекрасно действовавшего 13 вандемьера» .

Баррас к этому времени додумал вопрос до конца: лучше всех Бонапарт, он человек действия, а разгон штыками, освященных конституцией Законодательных советов, отнюдь не послужит популярности победителя при Риволи. Выигрыш Барраса станет проигрышем Бонапарта. Хотя Баррас давно уже перестал считать Бонапарта «простачком», он снова его недооценил. Затаенные мысли Барраса были разгаданы Наполеоном. Против монархической опасности надо бороться - в этом у Бонапарта не было никаких сомнений. Он обратился с воззванием к армии в поддержку Республики, резко осудив роялистские происки , и согласился оказать Директории вооруженную помощь. Но Бонапарт менее всего намеревался действовать в соответствии с планами Барраса, компрометировать себя, компрометировать славу Риволи и Леобена операциями в духе вандемьера. Для таких вещей найдутся другие. И он послал в Париж Ожеро с отрядом солдат. Ожеро, бретёр, охальник, солдафон, человек, готовый на все, но неспособный извлечь для себя выгоды - он соображал слишком туго, лучше всего подходил для такой роли .

Ожеро прибыл в Париж, когда положение директоров, по их собственному суждению, стало критическим. Из уст в уста передавали фразу, сказанную Пишегрю в беседе с Карно, жаловавшимся на «триумвиров»: «Ваш Люксембургский дворец - это не Бастилия; я сяду на лошадь, и через четверть часа все будет кончено» .

Баррас, Ребель, Ларевельер-Лепо с ужасом ожидали, когда наступят эти последние «четверть часа».

Ожеро, явившись в Париж, хладнокровно доложил «триумвирам»: «Я прибыл, чтобы убить роялистов». Карно, который не мог преодолеть отвращения к Ожеро, произнес: «Какой отъявленный разбойник!»

Но Бонапарт дал Директории не только пробивную силу в лице свирепого Ожеро, он вооружил ее и политически. Еще ранее в Вероне был захвачен портфель роялистского агента графа д"Антрега, содержавший среди прочих бумаг неопровержимые доказательства измены Пишегрю, его тайных связей с эмиссарами претендента на трон . Эти документы Бонапарт передал в распоряжение членов Директории.

С того момента как в руках Барраса и его сообщников оказались эти убийственные для Пишегрю документы, неожиданно придавшие всей насильственной операции почти благородный оттенок спасительных мер в защиту Республики, они решились действовать

18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) десять тысяч солдат под командованием Ожеро окружили Тюильрийский дворец, где заседали оба Совета, и, не встречая никакого сопротивления, если не считать робких выкриков о «праве закона», произвели «чистку» их состава. Тогда-то один из офицеров Ожеро, имя которого не сохранилось в истории, и произнес знаменитую фразу: «Закон? Это сабля!»

Большинство неугодных депутатов во главе с Пишегрю было арестовано. Карно, предупрежденный о том, что его ждет арест, успел бежать. В сорока девяти департаментах были аннулированы выборы, состоявшиеся в жерминале V года, и назначены новые, предусматривающие все необходимые меры, чтобы прошли подходящие кандидаты. Были смещены высшие служащие, чиновники, судьи, закрыты газеты - словом, все, что представляло в тот момент прямую или потенциальную угрозу для власти «триумвиров», было убрано с пути…

Государственный переворот 18 фрюктидора имел немалые последствия для внутренней и внешней политики Республики. Не вдаваясь в рассмотрение их, отметим все же важнейшее: события 18 фрюктидора в огромной мере способствовали дальнейшей дискредитации режима Директории. Если правовая основа этой власти и ранее представлялась крайне зыбкой, то после 18 фрюктидора для всех - и для врагов и для сторонников режима - стало очевидно, что он может удерживаться, лишь опираясь на армию. Случайно сорвавшаяся с языка формула «Закон? Это сабля!» была подтверждена и показана в практическом действии на сцене высшего общенационального форума .

Бонапарт, внимательно следивший за ходом событий в далеком Париже, сделал из них практические выводы: Директория теперь не сможет ему мешать заключить мир с Австрией. В целом этот расчет оказался верным, но в частностях Бонапарт ошибся.

Баррас принадлежал к числу тех жадных прожигателей жизни, которые живут сегодняшним днем. Человек не робкого десятка, он отдавал себе отчет в том, что недавно проведенная операция не прибавила ему друзей. Но за его бурную жизнь у него набралось столько врагов из числа преданных, проданных или обворованных им людей, что он давно сбился со счета. Он их не считал - всех не сосчитаешь! После фрюктидора он снова чувствовал себя хозяином в Люксембургском дворце и с наглостью, которая заставляла пасовать даже бывалых людей, был готов теперь «поставить на место» тех, перед кем вчера он в страхе заискивал.

Баррас был спасен солдатами Ожеро, посланными Бонапартом. Но именно Бонапарт и Ожеро на другой день после фрюктидора вызывали его наибольшее раздражение .

17 сентября военный министр Шерер писал Лазару Гошу: «Директория хочет, чтобы обе рейнские армии были объединены под одним командованием и выступили в поход самое позднее 20 вандемьера. Директория выбрала Вас, генерал, чтобы повести наши победоносные фаланги до ворот Вены» . Бонапарту же предлагалось прервать переговоры с венским кабинетом и готовить армию к началу новой кампании.

Баррас решил полностью рассчитаться с самовольным генералом. К тому же Бонапарт оказывал слишком большие услуги и Республике, и лично ему, Баррасу. Вновь почувствовавший себя могущественным, директор стремился прежде всего избавиться от тех, кому он был должен. Надо поставить Гоша над Бонапартом, столкнуть лбами двух прославленных полководцев - пусть они препираются и грызутся, и тогда он, Баррас, как арбитр вмешается и укажет Бонапарту его место.

Бонапарт был взбешен. Он не попался в расставленную ему западню - не стал пререкаться ни с Гошем, ни о Гоше. В письме от 23 сентября он вновь настаивал на своей отставке. «Если мне не доверяют - мне нечего делать… Я прошу освободить меня от должности» . Директория отставки его не приняла, однако в вопросе о мире осталась на прежних позициях.

Но переворот 18 фрюктидора имел политические последствия и за пределами Франции. В Австрии после Леобена стали явственно обнаруживаться колебания в вопросе о заключении мира. Бонапарт по многим признакам мог убедиться, что в Вене с подписанием мирного договора не торопятся. Разгадка источника этих колебаний была несложна. После выборов в жерминале и образования пророялистского большинства во французских законодательных органах в Вене надеялись на падение Директории и крутые политические перемены во Франции. Зачем же спешить с миром?

Бонапарт со своей стороны постарался воздействовать на правительство Габсбургов. В августе 1797 года он потребовал от пьемонтского короля, чтобы тот передал в распоряжение командования итальянской армии десять тысяч солдат, ссылаясь на «вероятность возобновления военных действий против Австрии» . Как он и рассчитывал, это требование вызвало переполох в Турине и о нем немедленно стало известно во всех посольствах, а затем и во всех столицах Европы.

В Вене этот демарш был должным образом оценен. Переворот 18 фрюктидора рассеял последние иллюзии. Спустя две недели после переворота, 20 сентября, император Франц послал непосредственно Бонапарту письмо, предлагая безотлагательно начать переговоры. Не дожидаясь санкции Директории, Бонапарт ответил согласием. Переговоры начались в Удине (в Италии) 27 сентября и продолжались до 17 октября. Венский кабинет направил для переговоров с Бонапартом лучшего дипломата империи многоопытного графа Людвига Кобенцля. Последние восемь лет он был послом в Петербурге, сумел войти в доверие к императрице Екатерине II. Необычайно полный, некрасивый, «северный белый медведь», как называл его Наполеон, Кобенцль при всей своей массивности проявлял в дипломатических переговорах исключительную живость и ловкость. Он был настойчив, напорист, говорил с апломбом. Направляя Кобенцля в Италию, правительство Австрии показывало, какое значение оно придает предстоящим переговорам.

Соглашения в Кераско, Толентино, Леобене показали, что молодой генерал не только выдающийся полководец, но и дипломат первоклассного дарования. Кампоформио это полностью подтвердило.

Бонапарт заставил австрийского дипломата проехать дальний путь и явиться к нему в Италию. Хотя Бонапарту из Милана до Удине было рукой подать, он опоздал на сутки, заставив представителя императора терпеливо ждать его прибытия. На первое заседание он пришел сопровождаемый огромной свитой генералов и офицеров, гремящих саблями. Он хотел с первого же заседания дать понять своему собеседнику, что в переговорах двух равноправных сторон есть побежденные и победители .

Переговоры были трудными. Для Бонапарта они оказались особенно тяжелыми потому, что он получал из Парижа директивы, предписывающие ему ставить Австрии заведомо неприемлемые условия, а Кобенцль со своей стороны уклонялся от прямых обязательств, пытаясь соглашение между Францией и Австрией поставить в зависимость от последующего его утверждения конгрессом представителей Германской империи. Бонапарт оказался как бы между двух огней. А он спешил: он хотел как можно скорее заключить мир с Австрией, только так он мог закончить свою кампанию.

Кобенцль был несговорчив. Бонапарт же пытался было запугать австрийца угрозой разрыва переговоров. Кобенцль хладнокровно возразил: «Император хочет мира, но не боится войны, а я найду удовлетворение в том, что познакомился с человеком столь же известным, сколь и интересным». Бонапарту пришлось искать иных путей.

В исторической литературе обычно указывается, что ключом к соглашению с Австрией в Удине и Пассариано была проблема Пруссии. Документы АВПР вносят в это верное в общем утверждение некоторую поправку. Этот ключ был найден Бонапартом не в Удине и Пассариано, а ранее, в период Леобена. В дешифрованном донесении Моцениго в Петербург 27 апреля (8 мая) 1797 года сообщалось: «Брат Бонапарта, который является министром в Парме, пишет, что этот договор (прелиминарии в Леобене. - А. М.) имеет в своей основе союз между Францией и императором в целях совместного противодействия стремлениям к возвышению прусского короля» .

Уже во время леобенских переговоров Бонапарт нащупал наиболее чувствительное место в позициях австрийской стороны. Он решил вновь коснуться его в переговоpax с Кобенцлем. Он заговорил с ним о Базельском мире, о связях, поддерживаемых с прусским королем… Ведь могло бы быть и иначе?

Кобенцль был человеком понятливым. Ему не надо было дважды повторять услышанное. Он осторожно осведомился: готова ли Франция секретным соглашением поддержать Австрию против чрезмерных претензий прусского короля? «Почему же нет, - невозмутимо ответил Бонапарт, - я не вижу для этого никаких препятствий, если мы придем с вами к соглашению во всем остальном». Разговор принял сугубо деловой характер. Оба собеседника хорошо поняли друг друга, и все-таки переговоры продвигались туго, так как в конкретных вопросах каждая из сторон стремилась выторговать наиболее выгодное ей решение.

Бонапарт получил из Парижа новые директивы правительства - «ультиматум 29 сентября», предлагавший прервать переговоры и решать вопросы силой оружия - идти в наступление на Вену. Отвечая Директории повторными просьбами об отставке, он решил вести дело «по-своему» . А Кобенцль продолжал торговаться по каждому пункту, переговоры не подвигались вперед. Бонапарт не мог оставаться дольше в таком неопределенном положении. Он решился на смелый ход: показал Кобенцлю директивы, полученные из Парижа. Он пояснил, что может в любую секунду прервать переговоры и его правительство будет только довольно.

Кобенцль был смертельно напуган. Он согласился на все требования Бонапарта. То был откровенный дележ добычи. Венецианская республика, как недавно Польша, делилась между Австрией, Францией и Цизальпинской республикой, Майнц и весь левый берег Рейна отходили к Франции. Австрия признавала независимость северных итальянских республик. Взамен она должна была, согласно секретным статьям, получить Баварию и Зальцбург.

К 9 октября все спорные вопросы были урегулированы и был набросан текст соглашения. Но 11-го, когда Бонапарт и Кобенцль собрались, чтобы подписать его, неожиданно возникли новые затруднения.

Бонапарту не понравилась редакция пункта о Майнце и границе по Рейну, он предложил ее исправить. Кобенцль возражал, Бонапарт настаивал. Кобенцль утверждал, что границы Рейна относятся к компетенции империи. Взбешенный Бонапарт прервал его: «Ваша империя - старая служанка, привыкшая к тому, что ее все насилуют… Вы торгуетесь здесь со мной, а забываете, что окружены моими гренадерами!» Он орал на растерявшегося Кобенцля, швырнул на пол великолепный сервиз, подарок Екатерины II, разбившийся вдребезги. «Я разобью так всю вашу империю!» в ярости выкрикивал он. Кобенцль был потрясен. Когда Бонапарт, продолжая кричать что-то невнятное и бранное, с шумом покинул комнату, австрийский дипломат сразу же внес в документы все исправления, которые требовал Бонапарт. «Он сошел с ума, он был пьян», - оправдывался позже Кобенцль. Он стал потом рассказывать, что во время переговоров генерал пил пунш, стакан за стаканом, и это, видимо, оказало на него действие .

Вряд ли это так. Австрийский дипломат хотел оправдаться, объяснить, как он допустил подобную сцену. Бонапарт не сошел с ума и не был пьян Он вообще почти не пьянел. В его яростной вспышке надо видеть скорее всего удивительное искусство столь полного вживания в роль, когда нельзя различить - игра это или подлинные чувства.

Через два дня текст был окончательно согласован в редакции, предложенной Бонапартом. Австрийский дипломат послал проект договора на утверждение в Вену, получил санкцию, и теперь оставалось только поставить под договором подписи.

Было условлено, что обмен подписями состоится в небольшом селении Кампоформио, на полпути между резиденциями обеих сторон. Но когда 17 октября документ был полностью готов, граф Кобенцль, так напуганный Бонапартом, боявшийся еще какой-либо неожиданности с его стороны, не дожидаясь приезда Бонапарта в Кампоформио, поехал в его резиденцию в Пассариано. У генерала были свои причины не затягивать завершения дела. Здесь, в Пассариано, в ночь с 17 на 18 октября договор был подписан.

И хотя ни Бонапарт, ни Кобенцль так и не были в Кампоформио, в историю договор, положивший конец пятилетней войне между Австрией и Французской республикой, вошел под именем Кампоформийского мира.